Склонившись къ самому ея уху, царь шепчетъ ей что-то, царь нѣжно извиняется, и Суламиѳь краснѣетъ отъ его словъ и закрываетъ глаза. Потомъ съ невыразимо-прелестной улыбкой смущенія она говоритъ:
— Братья мои поставили меня стеречь виноградникъ… а своего виноградника я не уберегла.
Но Соломонъ беретъ ея маленькую темную руку и горячо прижимаетъ ее къ губамъ.
— Ты не жалѣешь объ этомъ, Суламиѳь?
— О, нѣтъ, царь мой, возлюбленный мой, я не жалѣю. Если бы ты сейчасъ же всталъ и ушелъ отъ меня, и если бы я осуждена была никогда потомъ не видѣть тебя, я до конца моей жизни буду произносить съ благодарностью твое имя, Соломонъ!
— Скажи мнѣ еще, Суламиѳь… Только, прошу тебя, скажи правду, чистая моя… Знала ли ты, кто я?
— Нѣтъ, я и теперь не знаю этого. Я думала… Но мнѣ стыдно признаться… Я боюсь, ты будешь смѣяться надо мной… Разсказываютъ, что здѣсь; на горѣ Ватнъ-Эль-Хавъ, иногда бродятъ языческіе боги… Многіе изъ нихъ, говорятъ, прекрасны… И я думала: не Горъ ли ты, сынъ Озириса, или иной богъ?
— Нѣтъ, я только царь, возлюбленная. Но вотъ на этомъ мѣстѣ я цѣлую твою милую руку, опаленную солнцемъ, и клянусь тебѣ, что еще никогда: ни въ пору первыхъ любовныхъ томленій юности, ни въ дни моей славы не горѣло мое сердце такимъ неутолимымъ желаніемъ, которое будить во мнѣ одна твоя улыбка, одно прикосновеніе твоихъ огненныхъ кудрей, одинъ изгибъ твоихъ пурпуровыхъ губъ! Ты прекрасна, какъ шатры Кидарскіе, какъ завѣсы въ храмѣ Соломоновомъ! Ласки твои опьяняютъ меня. Вотъ груди твои — онѣ ароматны. Сосцы твои — какъ вино!
— О, да, гляди, гляди на меня, возлюбленный. Глаза
Склонившись к самому ее уху, царь шепчет ей что-то, царь нежно извиняется, и Суламифь краснеет от его слов и закрывает глаза. Потом с невыразимо-прелестной улыбкой смущения она говорит:
— Братья мои поставили меня стеречь виноградник… а своего виноградника я не уберегла.
Но Соломон берет ее маленькую темную руку и горячо прижимает ее к губам.
— Ты не жалеешь об этом, Суламифь?
— О, нет, царь мой, возлюбленный мой, я не жалею. Если бы ты сейчас же встал и ушел от меня, и если бы я осуждена была никогда потом не видеть тебя, я до конца моей жизни буду произносить с благодарностью твое имя, Соломон!
— Скажи мне еще, Суламифь… Только, прошу тебя, скажи правду, чистая моя… Знала ли ты, кто я?
— Нет, я и теперь не знаю этого. Я думала… Но мне стыдно признаться… Я боюсь, ты будешь смеяться надо мной… Рассказывают, что здесь; на горе Ватн-Эль-Хав, иногда бродят языческие боги… Многие из них, говорят, прекрасны… И я думала: не Гор ли ты, сын Озириса, или иной бог?
— Нет, я только царь, возлюбленная. Но вот на этом месте я целую твою милую руку, опаленную солнцем, и клянусь тебе, что еще никогда: ни в пору первых любовных томлений юности, ни в дни моей славы не горело мое сердце таким неутолимым желанием, которое будить во мне одна твоя улыбка, одно прикосновение твоих огненных кудрей, один изгиб твоих пурпуровых губ! Ты прекрасна, как шатры Кидарские, как завесы в храме Соломоновом! Ласки твои опьяняют меня. Вот груди твои — они ароматны. Сосцы твои — как вино!
— О, да, гляди, гляди на меня, возлюбленный. Глаза
