жала между колѣнями, сердце ея громко бьется въ комнатѣ. Проходитъ много времени. Почти не закрывая глазъ, она погружается въ дремоту, но сердце ея бодрствуетъ. Ей грезится, что милый лежитъ съ ней рядомъ. Правая рука у нея подъ головой, лѣвой онъ обнимаетъ ее. Въ радостномъ испугѣ сбрасываетъ она съ себя дремоту, ищетъ возлюбленнаго около себя на ложѣ, но не находитъ никого. Лунный узоръ на полу передвинулся ближе къ стѣнѣ, укоротился и сталъ косѣе. Кричатъ цикады, монотонно лепечетъ Кедронскій ручей, слышно, какъ въ городѣ заунывно поетъ ночной сторожъ.
«Что, если онъ не придетъ сегодня, — думаетъ Суламиѳь: — я просила его, и вдругъ онъ послушался меня?.. Заклинаю васъ, дочери іерусалимскія, сернами и полевыми лиліями: не будите любви, доколѣ она не придетъ… Но вотъ любовь посѣтила меня. Приди скорѣй, мой возлюбленный! Невѣста ждетъ тебя. Будь быстръ, какъ молодой олень въ горахъ бальзамическихъ».
Песокъ захрустѣлъ на дворѣ подъ легкими шагами. И души не стало въ дѣвушкѣ. Осторожная рука стучитъ въ окно. Темное лицо мелькаетъ за рѣшеткой. Слышится тихій голосъ милаго:
— Отвори мнѣ, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! Голова моя покрыта росой. Но волшебное оцѣпенѣніе овладѣваетъ вдругъ тѣломъ Суламиѳи. Она хочетъ встать и не можетъ, хочетъ пошевельнуть рукою и не можетъ. И, не понимая, что съ нею дѣлается, она шепчетъ, глядя въ окно:
— Ахъ, кудри его полны ночною влагой! Но я скинула мой хитонъ. Какъ же мнѣ опять надѣть его?
— Встань, возлюбленная моя. Прекрасная моя, выйди. Близится утро, раскрываются цвѣты, виноградъ льетъ свое благоуханіе, время пѣнія настало, голосъ горлицы доносится съ горъ.
жала между коленями, сердце ее громко бьется в комнате. Проходит много времени. Почти не закрывая глаз, она погружается в дремоту, но сердце её бодрствует. Ей грезится, что милый лежит с ней рядом. Правая рука у неё под головой, левой он обнимает ее. В радостном испуге сбрасывает она с себя дремоту, ищет возлюбленного около себя на ложе, но не находит никого. Лунный узор на полу передвинулся ближе к стене, укоротился и стал косее. Кричат цикады, монотонно лепечет Кедронский ручей, слышно, как в городе заунывно поет ночной сторож.
«Что, если он не придет сегодня, — думает Суламифь: — я просила его, и вдруг он послушался меня?.. Заклинаю вас, дочери иерусалимские, сернами и полевыми лилиями: не будите любви, доколе она не придет… Но вот любовь посетила меня. Приди скорей, мой возлюбленный! Невеста ждет тебя. Будь быстр, как молодой олень в горах бальзамических».
Песок захрустел на дворе под легкими шагами. И души не стало в девушке. Осторожная рука стучит в окно. Темное лицо мелькает за решеткой. Слышится тихий голос милого:
— Отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! Голова моя покрыта росой. Но волшебное оцепенение овладевает вдруг телом Суламифи. Она хочет встать и не может, хочет пошевельнуть рукою и не может. И, не понимая, что с нею делается, она шепчет, глядя в окно:
— Ах, кудри его полны ночною влагой! Но я скинула мой хитон. Как же мне опять надеть его?
— Встань, возлюбленная моя. Прекрасная моя, выйди. Близится утро, раскрываются цветы, виноград льет свое благоухание, время пения настало, голос горлицы доносится с гор.
