— Какъ башня Давидова! — повторяетъ она въ упоеніи.
— Да, да, прекраснѣйшая изъ женщинъ. Тысяча щитовъ виситъ на башнѣ Давида, и все это щиты побѣжденныхъ военачальниковъ. Вотъ и мой щитъ вѣшаю я на твою башню…
— О, говори, говори еще…
— А когда ты обернулась назадъ, на мой зовъ, и подулъ вѣтеръ, то я увидѣлъ подъ одеждой оба сосца твои и подумалъ: вотъ двѣ маленькія серны, которыя пасутся между лиліями. Станъ твой былъ похожъ на пальму и груди твои на грозди виноградныя.
Дѣвушка слабо вскрикиваетъ, закрываетъ лицо ладонями, а грудь локтями, и такъ краснѣетъ, что даже уши и шея становятся у нея пурпуровыми.
— И бедра твои я увидѣлъ. Они стройны, какъ драгоцѣнная ваза — издѣліе искуснаго художника. Отними же твои руки, дѣвушка. Покажи мнѣ лицо твое.
Она покорно опускаетъ руки внизъ. Густое золотое сіяніе льется изъ глазъ Соломона и очаровываетъ ее, и кружитъ ей голову, и сладкой, теплой дрожью струится по кожѣ ея тѣла.
— Скажи мнѣ, кто ты? — говоритъ она медленно, съ недоумѣніемъ. — Я никогда не видѣла подобнаго тебѣ.
— Я пастухъ, моя красавица. Я пасу чудесныя стада бѣлыхъ ягнятъ на горахъ, гдѣ зеленая трава пестрѣетъ нарциссами. Не придешь ли ты ко мнѣ, на мое пастбище?
Но она тихо качаетъ головою:
— Неужели ты думаешь, что я повѣрю этому? Лицо твое не огрубѣло отъ вѣтра и не обожжено солнцемъ, и руки твои бѣлы. На тебѣ дорогой хитонъ, и одна застежка на немъ стоить годовой платы, которую братья мои вносятъ за нашъ виноградникъ Адонираму, царскому сборщику. Ты пришелъ оттуда, изъ-за стѣны… Ты, вѣрно,
— Как башня Давидова! — повторяет она в упоении.
— Да, да, прекраснейшая из женщин. Тысяча щитов висит на башне Давида, и все это щиты побежденных военачальников. Вот и мой щит вешаю я на твою башню…
— О, говори, говори еще…
— А когда ты обернулась назад, на мой зов, и подул ветер, то я увидел под одеждой оба сосца твои и подумал: вот две маленькие серны, которые пасутся между лилиями. Стан твой был похож на пальму и груди твои на грозди виноградные.
Девушка слабо вскрикивает, закрывает лицо ладонями, а грудь локтями, и так краснеет, что даже уши и шея становятся у нее пурпуровыми.
— И бедра твои я увидел. Они стройны, как драгоценная ваза — изделие искусного художника. Отними же твои руки, девушка. Покажи мне лицо твое.
Она покорно опускает руки вниз. Густое золотое сияние льется из глаз Соломона и очаровывает ее, и кружит ей голову, и сладкой, теплой дрожью струится по коже ее тела.
— Скажи мне, кто ты? — говорит она медленно, с недоумением. — Я никогда не видела подобного тебе.
— Я пастух, моя красавица. Я пасу чудесные стада белых ягнят на горах, где зеленая трава пестреет нарциссами. Не придешь ли ты ко мне, на мое пастбище?
Но она тихо качает головою:
— Неужели ты думаешь, что я поверю этому? Лицо твое не огрубело от ветра и не обожжено солнцем, и руки твои белы. На тебе дорогой хитон, и одна застежка на нем стоить годовой платы, которую братья мои вносят за наш виноградник Адонираму, царскому сборщику. Ты пришел оттуда, из-за стены… Ты, верно,
