— Дѣвушка, покажи мнѣ лицо твое, дай еще услышать твой голосъ.
Она быстро выпрямляется и оборачивается лицомъ къ царю. Сильный вѣтеръ срывается въ эту секунду и треплетъ на ней легкое платье и вдругъ плотно облѣпляетъ его вокругъ ея тѣла и между ногъ. И царь на мгновенье, пока она не становится спиною къ вѣтру, видитъ всю ее подъ одеждой, какъ нагую, высокую и стройную, въ сильномъ расцвѣтѣ тринадцати лѣтъ; видитъ ея маленькія, круглыя, крѣпкія груди и возвышенія сосцовъ, отъ которыхъ матерія лучами расходится врозь, и круглый, какъ чаша, дѣвическій животъ, и глубокую линію, которая раздѣляетъ ея ноги снизу до верху и тамъ расходится надвое, къ выпуклымъ бедрамъ.
— Потому что голосъ твой сладокъ и лицо твое пріятно! — говоритъ Соломонъ.
Она подходитъ ближе и смотритъ на царя съ трепетомъ и съ восхищеніемъ. Невыразимо прекрасно ея смуглое и яркое лицо. Тяжелые, густые темно-рыжіе волосы, въ которые она воткнула два цвѣтка алаго мака, упругими безчисленными кудрями покрываютъ ея плечи и разбѣгаются по спинѣ и пламенѣютъ, пронзенные лучами солнца, какъ золотой пурпуръ. Самодѣльное ожерелье изъ какихъ-то красныхъ сухихъ ягодъ трогательно и невинно обвиваетъ въ два раза ея темную, высокую, тонкую шею.
— Я не замѣтила тебя! — говоритъ она нѣжно, и голосъ ея звучитъ, какъ пѣніе флейты. — Откуда ты пришелъ?
— Ты такъ хорошо пѣла, дѣвушка!
Она стыдливо опускаетъ глаза и сама, краснѣетъ, но подъ ея длинными рѣсницами и въ углахъ губъ дрожитъ тайная улыбка.
— Ты пѣла о своемъ миломъ. Онъ легокъ, какъ серна,
— Девушка, покажи мне лицо твое, дай еще услышать твой голос.
Она быстро выпрямляется и оборачивается лицом к царю. Сильный ветер срывается в эту секунду и треплет на ней легкое платье и вдруг плотно облепляет его вокруг ее тела и между ног. И царь на мгновенье, пока она не становится спиною к ветру, видит всю ее под одеждой, как нагую, высокую и стройную, в сильном расцвете тринадцати лет; видит ее маленькие, круглые, крепкие груди и возвышения сосцов, от которых материя лучами расходится врозь, и круглый, как чаша, девический живот, и глубокую линию, которая разделяет ее ноги снизу до верху и там расходится надвое, к выпуклым бедрам.
— Потому что голос твой сладок и лицо твое приятно! — говорит Соломон.
Она подходит ближе и смотрит на царя с трепетом и с восхищением. Невыразимо прекрасно ее смуглое и яркое лицо. Тяжелые, густые темно-рыжие волосы, в которые она воткнула два цветка алаго мака, упругими бесчисленными кудрями покрывают ее плечи и разбегаются по спине и пламенеют, пронзенные лучами солнца, как золотой пурпур. Самодельное ожерелье из каких-то красных сухих ягод трогательно и невинно обвивает в два раза её темную, высокую, тонкую шею.
— Я не заметила тебя! — говорит она нежно, и голос ее звучит, как пение флейты. — Откуда ты пришел?
— Ты так хорошо пела, девушка!
Она стыдливо опускает глаза и сама, краснеет, но под ее длинными ресницами и в углах губ дрожит тайная улыбка.
— Ты пела о своем милом. Он легок, как серна,
