хочу, дѣлать, что̀ хочу, говорить, смѣяться—а я сижу на ниткѣ. Это «я» сижу. Я. Вѣдь это—Я! Но вѣдь это только онъ рѣшилъ, что я долженъ сидѣть. Я не давалъ своего согласія.
— Я!—Ромашовъ остановился среди комнаты и съ расставленными врозь ногами, опустивъ голову внизъ, крѣпко задумался.—Я! Я! Я!—вдругъ воскликнулъ онъ громко, съ удивленіемъ, точно въ первый разъ понявъ это короткое слово.—Кто же это стоитъ здѣсь и смотритъ внизъ, на черную щель въ полу? Это—Я. О, какъ странно!.. Я-а,—протянулъ онъ медленно, вникая всѣмъ сознаніемъ въ этотъ звукъ.
Онъ разсѣянно и неловко улыбнулся, но тотчасъ же нахмурился и поблѣднѣлъ отъ напряженія мысли. Подобное съ нимъ случалось нерѣдко за послѣднія пять-шесть лѣтъ, какъ оно бываетъ почти со всѣми молодыми людьми въ періодъ созрѣванія души. Простая истина, поговорка, общеизвѣстное изреченіе, смыслъ котораго онъ давно уже механически зналъ, вдругъ, благодаря какому-то внезапному внутреннему освѣщенію, пріобрѣтали глубокое философское значеніе, и тогда ему казалось, что онъ впервые ихъ слышитъ, почти самъ открылъ ихъ. Онъ даже помнилъ, какъ это было съ нимъ въ первый разъ. Въ корпусѣ, на урокѣ закона Божія, священникъ толковалъ притчу о работникахъ, переносившихъ камни. Одинъ носилъ сначала мелкіе, а потомъ приступилъ къ тяжелымъ и послѣднихъ камней ужъ не могъ дотащить; другой же поступилъ наоборотъ и кончилъ свою работу благополучно. Для Ромашова вдругъ сразу отверзлась цѣлая бездна практической мудрости, скрытой въ этой безхитростной притчѣ, которую онъ зналъ и понималъ съ тѣхъ поръ, какъ выучился читать. То же самое случилось вскорѣ съ знакомой поговоркой: «Семь разъ отмѣрь—одинъ разъ отрѣжь». Въ одинъ
