если и случался свободный, ничѣмъ не заполненный часъ, то Ромашовъ, томимый скукой и бездѣльемъ, точно боясь самого себя, торопливо бѣжалъ въ клубъ, или къ знакомымъ, или просто на улицу, до встрѣчи съ кѣмъ-нибудь изъ холостыхъ товарищей, что̀ всегда кончалось выпивкой. Теперь же онъ съ тоской думалъ, что впереди—цѣлый день одиночества, и въ голову ему лѣзли все такія странныя, неудобныя и ненужныя мысли.
Въ городѣ зазвонили къ поздней обѣднѣ. Сквозь вторую, еще не выставленную раму до Ромашова доносились дрожащіе, точно рождающіеся одинъ изъ другого, звуки благовѣста, по-весеннему очаровательно-грустные. Сейчасъ же за окномъ начинался садъ, гдѣ во множествѣ росли черешни, всѣ бѣлыя отъ цвѣтовъ, круглыя и кудрявыя, точно стадо бѣлоснѣжныхъ овецъ, точно толпа дѣвочекъ въ бѣлыхъ платьяхъ. Между ними тамъ и сямъ возвышались стройные, прямые тополи съ вѣтками, молитвенно устремленными вверхъ, въ небо, и широко раскидывали свои мощныя купообразныя вершины старые каштаны; деревья были еще пусты и чернѣли голыми сучьями, но уже начинали, едва замѣтно для глаза, желтѣть первой, пушистой, радостной зеленью. Утро выдалось ясное, яркое, влажное. Деревья тихо вздрагивали и медленно качались. Чувствовалось, что между ними бродитъ ласковый прохладный вѣтерокъ и заигрываетъ, и шалитъ, и, наклоняя цвѣты книзу, цѣлуетъ ихъ.
Изъ окна направо была видна черезъ ворота часть грязной черной улицы, съ чьимъ-то заборомъ по ту сторону. Вдоль этого забора, бережно ступая ногами въ сухія мѣста, медленно проходили люди. «У нихъ, цѣлый день еще впереди,—думалъ Ромашовъ, завистливо слѣдя за ними глазами:—оттого они и не торопятся. Цѣлый свободный день!»
