дѣленная, туманная, но сладкая и манящая. Точно это письмо и ему давало въ руки какую-то таинственную, незримую нить, идущую въ будущее.
Вѣтеръ утихъ.
Ночь была полна глубокой тишиной, и темнота ея казалась бархатной и теплой. Но тайная, творческая жизнь чуялась въ безсонномъ воздухѣ, въ спокойствіи невидимыхъ деревьевъ, въ запахѣ земли. Ромашовъ шелъ, не видя дороги, и ему все представлялось, что вотъ-вотъ кто-то могучій, властный и ласковый дохнетъ ему въ лицо жаркимъ дыханіемъ. И была у него въ душѣ ревнивая грусть по его прежнимъ, дѣтскимъ, такимъ яркимъ и невозвратимымъ вёснамъ, была тихая, беззлобная зависть къ своему чистому, нѣжному прошлому…
Придя къ себѣ, онъ засталъ вторую записку отъ Раисы Александровны Петерсонъ. Она нелѣпымъ и выспреннимъ слогомъ писала о коварномъ обманѣ, о томъ, что она все понимаетъ, и о всѣхъ ужасахъ мести, на которые способно разбитое женское сердце.
«Я знаю, что̀ мнѣ теперь дѣлать!—говорилось въ письмѣ.—Если только я не умру на чахотку отъ вашего подлаго поведенія, то, повѣрьте, я жестоко отплачу вамъ. Можетъ-быть, вы думаете, что никто не знаетъ, гдѣ вы бываете каждый вечеръ? Слѣпецъ! И у стѣнъ есть уши. Мнѣ извѣстенъ каждый вашъ шагъ. Но, все равно, съ вашей наружностью и краснорѣчіемъ вы тамъ ничего не добьетесь, кромѣ того, что N. васъ вышвырнетъ за дверь, какъ щенка. А со мною совѣтую вамъ быть осторожнѣе. Я не изъ тѣхъ женщинъ, которыя прощаютъ нанесенныя обиды.
|
«Владѣть кинжаломъ я умѣю, |
