Но она не знала объ этомъ. И мнѣ доставляло чудесное удовольствіе сидѣть около нея и, когда она что-нибудь работала, взять нитку и тихонько тянуть къ себѣ. Только и всего. Она не замѣчала этого, совсѣмъ не замѣчала, а у меня отъ счастья кружилась голова.
— Да, да, я понимаю,—кивалъ головой Назанскій, весело и ласково улыбаясь.—Я понимаю васъ. Это—точно проволока, точно электрическій токъ? Да? Какое-то тонкое, нѣжное общеніе? Ахъ, милый мой, жизнь такъ прекрасна!..
Назанскій замолчалъ, растроганный своими мыслями, и его голубые глаза, наполнившись слезами, заблестѣли. Ромашова также охватила какая-то неопредѣленная, мягкая жалость и немного истеричное умиленіе. Эти чувства относились одинаково и къ Назанскому, и къ нему самому.
— Василій Нилычъ, я удивляюсь вамъ,—сказалъ онъ, взявъ Назанскаго за обѣ руки и крѣпко сжимая ихъ.—Вы—такой талантливый, чуткій, широкій человѣкъ, и вотъ… точно нарочно губите себя. О, нѣтъ, нѣтъ, я не смѣю читать вамъ пошлой морали… Я самъ… Но что̀, если бы вы встрѣтили въ своей жизни женщину, которая сумѣла бы васъ оцѣнить и была бы васъ достойна. Я часто объ этомъ думаю!..
Назанскій остановился и долго смотрѣлъ въ раскрытое окно.
— Женщина…—протянулъ онъ задумчиво.—Да! Я вамъ разскажу!—воскликнулъ онъ вдругъ рѣшительно.—Я встрѣтился одинъ-единственный разъ въ жизни съ чудной, необыкновенной женщиной. Съ дѣвушкой… Но знаете, какъ это у Гейне: «Она была достойна любви, и онъ любилъ ее, но онъ былъ недостоинъ любви, и она не любила его». Она разлюбила меня за то, что я пью… впрочемъ, я не знаю, можетъ-быть, я и пью оттого, что
