для малороссійской рубашки. Ромашовъ побарабанилъ въ стекло. Зегржтъ вздрогнулъ, отложилъ работу въ сторону и подошелъ къ окну.
— Это я, Адамъ Ивановичъ. Отворите-ка на секунду,—сказалъ Ромашовъ.
Зегржтъ влѣзъ на подоконникъ и просунулъ въ форточку свой лысый лобъ и свалявшуюся на одинъ бокъ жидкую бороду.
— Это вы, подпоручикъ Ромашовъ? А что̀?
— Назанскій дома?
— Дома, дома. Куда жъ ему итти? Ахъ, Господи,—борода Зегржта затряслась въ форточкѣ:—морочитъ мнѣ голову вашъ Назанскій. Второй мѣсяцъ посылаю ему обѣды, а онъ все только обѣщается заплатить. Когда онъ переѣзжалъ, я его убѣдительно просилъ, во избѣжаніе недоразумѣній…
— Да, да, да… это… въ самомъ дѣлѣ…—перебилъ разсѣянно Ромашовъ.—А, скажите, каковъ онъ? Можно его видѣть?
— Думаю, можно… Ходитъ все по комнатѣ.—Зегржтъ на секунду прислушался.—Вотъ и теперь ходитъ. Вы понимаете, я ему ясно говорилъ: во избѣжаніе недоразумѣній, условимся, чтобы плата…
— Извините, Адамъ Ивановичъ, я сейчасъ,—прервалъ его Ромашовъ.—Если позволите, я зайду въ другой разъ. Очень спѣшное дѣло…
Онъ прошелъ дальше и завернулъ за уголъ. Въ глубинѣ палисадника, у Назанскаго горѣлъ огонь. Одно изъ оконъ было раскрыто настежъ. Самъ Назанскій, безъ сюртука, въ нижней рубашкѣ, разстегнутой у ворота, ходилъ взадъ и впередъ быстрыми шагами по комнатѣ; его бѣлая фигура и золотоволосая голова то мелькали въ просвѣтахъ оконъ, то скрывались за простѣнками. Ромашовъ перелѣзъ черезъ заборъ палисадника и окликнулъ его.
