И вдругъ, вся оживившись, отнимая рукъ подпоручика нитку, какъ бы для того, чтобы его ничто не развлекало, она страстно заговорила о томъ, что̀ составляло весь интересъ, всю главную суть ея теперешней жизни.
— Я не могу, не могу здѣсь оставаться, Ромочка! Поймите меня! Остаться здѣсь—это значитъ опуститься, стать полковой дамой, ходить на ваши дикіе вечера, сплетничать, интриговать и злиться по поводу разныхъ суточныхъ и прогонныхъ… какихъ-то грошей!.. бррр… устраивать поочередно съ пріятельницами эти пошлые «балкѝ», играть въ винтъ… Вотъ вы говорите, у насъ уютно. Да посмотрите же, ради Бога, на это мѣщанское благополучіе! Эти филе и гипюрчики—я ихъ сама связала, это платье, которое я сама передѣлывала, этотъ омерзительный мохнатенькій коверъ изъ кусочковъ… все это гадость, гадость! Поймите же, милый Ромочка, что мнѣ нужно общество, большое, настоящее общество, свѣтъ, музыка, поклоненіе, тонкая лесть, умные собесѣдники. Вы знаете, Володя пороху не выдумаетъ, но онъ честный, смѣлый, трудолюбивый человѣкъ. Пусть онъ только пройдетъ въ генеральный штабъ, и—клянусь—я ему сдѣлаю блестящую карьеру. Я знаю языки, я сумѣю себя держать въ какомъ угодно обществѣ, во мнѣ есть—я не знаю, какъ это выразить—есть такая гибкость души, что я всюду найдусь, ко всему сумѣю приспособиться… Наконецъ, Ромочка, поглядите на меня, поглядите внимательно. Неужели я ужъ такъ неинтересна, какъ человѣкъ, и некрасива, какъ женщина, чтобы мнѣ всю жизнь киснуть въ этой трущобѣ, въ этомъ гадкомъ мѣстечкѣ, котораго нѣтъ ни на одной географической картѣ!
И она, поспѣшно закрывъ лицо платкомъ, вдругъ расплакалась злыми, самолюбивыми, гордыми слезами.
Мужъ, обезпокоенный, съ недоумѣвающимъ и расте-
