— Да вы ничего, Юрій Алексѣичъ… вы посидите и оправьтесь немного. «Оправьсь!»—какъ у васъ командуютъ.
Ромашовъ вздохнулъ и покосился на могучую шею Николаева, рѣзко бѣлѣвшую надъ воротникомъ сѣрой тужурки.
— Счастливецъ Владимиръ Ефимычъ,—сказалъ онъ.—Вотъ лѣтомъ въ Петербургъ поѣдетъ… въ академію поступитъ.
— Ну, это еще надо посмотрѣть!—задорно, по адресу мужа, воскликнула Шурочка.—Два раза съ позоромъ возвращались въ полкъ. Теперь ужъ въ послѣдній.
Николаевъ обернулся назадъ. Его воинственное и доброе лицо, съ пушистыми усами, покраснѣло, а большіе, темные, воловьи глаза сердито блеснули.
— Не болтай глупостей, Шурочка! Я сказалъ: выдержу,—и выдержу.—Онъ крѣпко стукнулъ ребромъ ладони по столу.—Ты только сидишь и каркаешь. Я сказалъ!..
— Я сказалъ!—передразнила его жена и тоже, какъ и онъ, ударила маленькой смуглой ладонью по колѣну.—А ты вотъ лучше скажи-ка мнѣ, какимъ условіямъ долженъ удовлетворять боевой порядокъ части? Вы знаете,—бойко и лукаво засмѣялась она глазами Ромашову:—я вѣдь лучше его тактику знаю. Ну-ка, ты, Володя, офицеръ генеральнаго штаба,—какимъ условіямъ?
— Глупости, Шурочка, отстань,—недовольно буркнулъ Николаевъ.
Но вдругъ онъ вмѣстѣ со стуломъ повернулся къ женѣ, и въ его широко раскрывшихся красивыхъ и глуповатыхъ глазахъ показалось растерянное недоумѣніе, почти испугъ.
— Постой, дѣвочка, а вѣдь я и въ самомъ дѣлѣ не все помню. Боевой порядокъ? Боевой порядокъ долженъ
