Не оборачиваясь назадъ, глядя въ раскрытую передъ нимъ книгу, Николаевъ протянулъ Ромашову руку черезъ плечо и сказалъ спокойными, густымъ голосомъ:
— Здравствуйте, Юрій Алексѣичъ. Новостей нѣтъ? Шурочка! Дай ему чаю. Ужъ простите меня, я занятъ.
«Конечно, я напрасно пришелъ,—опять съ отчаяніемъ подумалъ Ромашовъ.—О, я дуракъ!»
— Нѣтъ, какія же новости… Центавръ разнесъ въ собраніи подполковника Леха. Тотъ былъ совсѣмъ пьянъ, говорятъ. Вездѣ въ ротахъ требуетъ рубку чучелъ… Епифана закаталъ подъ арестъ.
— Да?—разсѣянно переспросилъ Николаевъ.—Скажите, пожалуйста.
— Мнѣ тоже влетѣло—на четверо сутокъ… Однимъ словомъ, новости старыя.
Ромашову казалось, что голосъ у него какой-то чужой и такой сдавленный, точно въ горлѣ что-то застряло. «Какимъ я, должно-быть, кажусь жалкимъ!»—подумалъ онъ, но тотчасъ же успокоилъ себя тѣмъ обычнымъ пріемомъ, къ которому часто прибѣгаютъ застѣнчивые люди: «Вѣдь это всегда, когда конфузишься, то думаешь, что всѣ это видятъ, а на самомъ дѣлѣ только тебѣ это замѣтно, а другимъ вовсе нѣтъ».
Онъ сѣлъ на кресло рядомъ съ Шурочкой, которая, быстро мелькая крючкомъ, вязала какое-то кружево. Она никогда не сидѣла безъ дѣла, и всѣ скатерти, салфеточки, абажуры и занавѣски въ домѣ были связаны ея руками.
Ромашовъ осторожно взялъ пальцами нитку, шедшую отъ клубка къ ея рукѣ, и спросилъ:
— Какъ называется это вязанье?
— Гипюръ. Вы въ десятый разъ спрашиваете.
Шурочка вдругъ быстро, внимательно взглянула на подпоручика и такъ же быстро опустила глаза на вязанье. Но сейчасъ же опять подняла ихъ и засмѣялась.
