ручикъ остановился, охваченный минутной слабостью и колебаніемъ. Маленькія окна были закрыты плотными коричневыми занавѣсками, но за ними чувствовался ровный, яркій свѣтъ. Въ одномъ мѣстѣ портьера загнулась, образовавъ длинную, узкую щель. Ромашовъ припалъ головой къ стеклу, волнуясь и стараясь дышать какъ можно тише, точно его могли услышать въ комнатѣ.
Онъ увидѣлъ лицо и плечи Александры Петровны, сидѣвшей глубоко и немного сгорбившись на знакомомъ диванѣ изъ зеленаго рипса. По этой позѣ и по легкимъ движеніямъ тѣла, по опущенной низко головѣ видно было, что она занята рукодѣльемъ.
Вотъ она внезапно выпрямилась, подняла голову кверху и глубоко передохнула… Губы ея шевелятся… «Что̀ она говоритъ?—думалъ Ромашовъ.—Вотъ улыбнулась. Какъ это странно—глядѣть сквозь окно на говорящаго человѣка и не слышать его!»
Улыбка внезапно сошла съ лица Александры Петровны, лобъ нахмурился. Опять быстро, съ настойчивымъ выраженіемъ зашевелились губы, и вдругъ опять улыбка—шаловливая и насмѣшливая. Вотъ покачала головой медленно и отрицательно. «Можетъ-быть, это про меня?»—робко подумалъ Ромашовъ. Чѣмъ-то тихимъ, чистымъ, безпечно-спокойнымъ вѣяло на него отъ этой молодой женщины, которую онъ разсматривалъ теперь, точно нарисованную на какой-то живой, милой, давно знакомой картинѣ. «Шурочка!»—прошепталъ Ромашовъ нѣжно.
Александра Петровна неожиданно подняла лицо отъ работы и быстро, съ тревожнымъ выраженіемъ повернула его къ окну. Ромашову показалось, что она смотритъ прямо ему въ глаза. У него отъ испуга сжалось и похолодѣло сердце, и онъ поспѣшно отпрянулъ за выступъ стѣны. На одну минуту ему стало совѣстно. Онъ
