И наконецъ, въ самомъ низу четвертой страницы было изображено слѣдующее:
| Я здѣсь поцѣловала. |
Отъ письма пахло знакомыми духами—персидской сиренью, капли этихъ духовъ желтыми пятнами засохли кое-гдѣ на бумагѣ, и подъ ними многія буквы расплылись въ разныя стороны. Этотъ приторный запахъ, вмѣстѣ съ пошло-игривымъ тономъ письма, вмѣстѣ съ выплывшимъ въ воображеніи рыжеволосымъ, маленькимъ, лживымъ лицомъ, вдругъ поднялъ въ Ромашовѣ нестерпимое отвращеніе. Онъ со злобнымъ наслажденіемъ разорвалъ письмо пополамъ, потомъ сложилъ и разорвалъ на четыре части, и еще, и еще, и когда наконецъ рукамъ стало трудно рвать, бросилъ клочки подъ столъ, крѣпко стиснувъ и оскаливъ зубы. И все-таки Ромашовъ въ эту секунду успѣлъ по своей привычкѣ подумать о самомъ себѣ картинно въ третьемъ лицѣ:
«И онъ разсмѣялся горькимъ, презрительнымъ смѣхомъ».
Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ сейчасъ же понялъ, что непремѣнно пойдетъ къ Николаевымъ. «Но это ужъ въ самый, самый послѣдній разъ!»—пробовалъ онъ обмануть самого себя. И ему сразу стало весело и спокойно:
— Гайна̀нъ, одѣваться!
Онъ съ нетерпѣніемъ умылся, надѣлъ новый сюртукъ, надушилъ чистый носовой платокъ цвѣточнымъ одеколономъ. Но когда онъ, уже совсѣмъ одѣтый, собрался выходить, его неожиданно остановилъ Гайна̀нъ.
— Ваше благородіе!—сказалъ черемисъ необычнымъ
