конецъ. Ну, будемъ, какъ люди, какъ всѣ… На что ужъ я вамъ послушна, а тогда вотъ, кажется, мысли бы ваши угадывала…
Наступило молчаніе, и Авиловъ услышалъ за стѣною звуки продолжительныхъ поцѣлуевъ.
— Ну хорошо, ну хорошо,—заговорилъ ласково и успокоительно мужчина.—Ну будетъ, будетъ… Ты думаешь, мнѣ самому сладко? У меня сердце кровью обливается, а не то что… Голубка моя.
И опять до ушей Авилова донесся долгій поцѣлуй.
— Да, вотъ вы говорите—хорошо,—прошептала женщина, слегка задыхаясь:—а завтра опять… Ужъ сколько разъ вы обѣщались не попрекать больше, а сами… Передъ образа̀ми божились сколько разъ…
— Ну будетъ, ну перестань… Ты мнѣ только скажи, ты того-то, тогдашняго, не любишь вѣдь? Правда?
— Ахъ, Иванъ Сидорычъ, ну что̀ вы спрашиваете? Да я зарѣзала бы его своими руками, если бы только встрѣтила гдѣ!..
Разговоръ за стѣной затихъ, понизился до шопота, все чаще слышались поцѣлуи и подавленный, счастливый смѣхъ Ивана Сидоровича.
Сонъ опять началъ сковывать Авилова, но онъ боролся съ нимъ и все старался припомнить, гдѣ онъ слышалъ такой же голосъ? Порою онъ уже вотъ-вотъ готовъ былъ вспомнить, но мысли его разсѣивались и путались, какъ всегда у засыпающаго человѣка… Наконецъ, совершенно засыпая, онъ вспомнилъ.
Это было лѣтъ шесть тому назадъ. Онъ—только-что произведенный тогда въ офицеры—пріѣхалъ на лѣто къ своему дядѣ въ имѣніе, въ Тульскую губернію. Скука была въ деревнѣ страшная, и Авиловъ постоянно и усиленно искалъ хоть какого-нибудь развлеченія. Охота, рыбная ловля—давно надоѣли, ѣздить верхомъ было слишкомъ жарко.
