валъ. Когда офицеръ кончилъ чай, денщикъ унесъ самоваръ и остатки ужина къ себѣ въ сарай.
Авиловъ раздѣлся и легъ. Какъ всегда послѣ сильной усталости—ему не спалось. Изъ-за стѣны попрежнему слышалось однообразное тиканье часовъ и какой-то странный шумъ, похожій на то, какъ будто бы два человѣка разговаривали быстрымъ и сердитымъ шопотомъ. Въ окнѣ, прямо передъ глазами Авилова, на темно-синемъ небѣ отчетливо рисовался недалекій пирамидальный тополь, стройный, тонкій и темный, а рядомъ съ нимъ, сбоку, ярко-желтый мѣсяцъ. Едва Авиловъ закрывалъ вѣки, передъ нимъ тотчасъ же назойливо вставала скучная картина похода: сѣрыя, комковатыя поля, желтая пыль, согнутыя подъ ранцами фигуры солдатъ. На мгновеніе онъ забывался, и, когда опять открывалъ глаза, ему казалось, что онъ только-что спалъ, но сколько времени—минуту или часъ—онъ не зналъ. Наконецъ ему удалось на самомъ дѣлѣ заснуть легкимъ, тревожнымъ сномъ, но и во снѣ онъ слышалъ быстрое тиканье маятника за стѣной и видѣлъ скучную дневную дорогу.
Часа черезъ полтора Авиловъ вдругъ опять почувствовалъ себя лежащимъ съ открытыми глазами и опять спрашивалъ себя: спалъ онъ, или это только была одна секунда полнаго забвенія, отсутствія мысли? Мѣсяцъ, уже не желтый, а серебряный, поднялся къ самой верхушкѣ тополя. Небо стало еще синѣе и холоднѣе. Порою на мѣсяцъ набѣгало бѣлое, легкое, какъ паутина, облачко, и вдругъ все оно освѣщалось оранжевымъ сіяніемъ. Быстрый сердитый шопотъ, который Авиловъ слышалъ давеча за стѣною, перешелъ въ сдержанный, но довольно громкій разговоръ, похожій на ссору, вотъ-вотъ готовую прорваться въ озлобленныхъ крикахъ. Авиловъ прислушался. Спорили два голоса: мужской—низкій, то дребезжащій, то глухой, точно изъ бочки, какой бываетъ
