— Скажи мнѣ… Хозяйка хорошенькая?
Денщикъ засмѣялся, отеръ рукавомъ губы и съ конфузливымъ видомъ отвернулъ голову къ стѣнѣ.
— Ну?—нетерпѣливо поощрилъ Авиловъ.
— Такъ что… Не могу знать… Онѣ—ничего, вашбродь, хорошенькія… въ родѣ какъ монашки.
— А мужъ старый? Молодой?
— Не очень старый, вашбродь. Такъ точно, молодой. Онъ писаремъ здѣсь, мужъ евонный, служитъ.
— Писаремъ? А почему же, какъ монашка? Ты съ ней разговаривалъ?
— Такъ точно, разговаривалъ. Я говорю, смотрите, сейчасъ баринъ мой придетъ, такъ чтобы у васъ все въ порядкѣ было…
— Ну, а она?
— Она что̀ жъ? Она повернулась, да и пошла себѣ. Сердитая.
— А мужъ ея дома?
— Дома. Только теперь его нѣтъ,—ушелъ куда-то.
— Ну, хорошо. Давай самоваръ, да поди, скажи хозяйкѣ, что я прошу ее на чашку чаю. Понимаешь?
Черезъ нисколько минутъ Никифоръ внесъ самоваръ и зажегъ свѣчи. Заваривая дай, онъ произнесъ:
— Ходилъ я сейчасъ… къ хозяйкѣ-то…
— Ну и что̀ же?
— Сказалъ.
— Ну?
— Она говоритъ: оставьте меня, пожалуйста, въ покоѣ. Никакого, говоритъ, мнѣ вашего чая не надо.
— И чортъ съ ней!—рѣшилъ Авиловъ, зѣвая.—Наливай чай!
Онъ молча поужиналъ холодной говядиной и яйцами и напился чаю. Никифоръ такъ же молча ему прислужи-
