неподвижными глазами. Нѣсколько верстъ уходили незамѣтно, и, когда Авиловъ просыпался отъ своихъ грезъ, передъ нимъ уже разстилалась совершенно новая мѣстность.
Вечернія тѣни удлинились. Солнце стояло надъ самой чертой земли, окрашивая пыль въ яркій пурпуровый цвѣтъ. Дорога пошла подъ гору. Далеко на горизонтѣ показались неясный очертанія лѣса и жилыхъ строеній.
Навстрѣчу отряду тянулся безконечный крестьянскій обозъ. При приближеніи солдатъ, хохлы медленно, одинъ за другимъ, сворачивали своихъ громадныхъ, сѣрыхъ, круторогихъ, лѣнивыхъ воловъ съ дороги и снимали шапки. Всѣ они, какъ одинъ, были босикомъ, въ широчайшихъ холщевыхъ штанахъ, въ холщевыхъ же рубахахъ. Изъ разстегнутыхъ воротовъ рубахъ выглядывали обнаженныя шеи, темно-бронзовыя отъ загара и покрытыя безчисленными мелкими морщинами.
По мѣрѣ того, какъ солдаты проходили мимо обоза, изъ рядовъ сыпались нетерпѣливые вопросы:
— Дядька, а далеко еще до Нагорной?
— Землякъ, сколько верстъ осталось до Нагорной?
— Что̀, братцы, это тамъ Нагорная видна?
Хохлы лѣниво, съ разстановкой отвѣчали, что до Нагорной «версты три, або четыре, мабудь, е, съ гакомъ». Солдаты ободрялись, поднимали выше головы и невольно прибавляли шагу.
Черезъ четверть часа внизу, въ глубокой лощинѣ блеснула синяя широкая лента рѣки. Солнце сѣло. Западъ пылалъ цѣлымъ пожаромъ ярко-пурпуровыхъ и огненно-золотыхъ красокъ; немного выше эти горячіе тона переходили въ дымно-красные, желтые и оранжевые оттѣнки, и только извилистые края прихотливыхъ облаковъ отливали серебромъ; еще выше смугло-розовое небо незамѣтно переходило въ нѣжный зеленоватый,
