наго и скучнаго перехода, жевали на ходу розданный утромъ хлѣбъ.
Офицеры шли не въ рядахъ,—вольность, на которую высшее начальство смотрѣло въ походѣ сквозь пальцы,—а обочиною, съ правой стороны дороги. Ихъ бѣлые кителя потемнѣли отъ пота на спинахъ и на плечахъ. Ротные командиры и адъютанты дремали, сгорбившись и распустивъ поводья, на своихъ худыхъ, бракованныхъ лошадяхъ. Каждому хотѣлось какъ можно скорѣе, во что бы то ни стало, дойти до привала и лечь въ тѣни.
Поручикъ Авиловъ, болѣзненный, молчаливый и нервный молодой человѣкъ, шелъ противъ перваго ряда своей 11-й роты. Новые сапоги сильно жали ему ноги, портупея оттягивала плечо, въ головѣ мягко и тяжело билась кровь. Но болѣе всего угнетала Авилова всегда овладѣвавшая имъ во время похода тупая скука, отъ которой онъ старался избавиться какимъ-нибудь мелкимъ занятіемъ. То онъ срывалъ съ придорожной ивы гибкій хлыстъ и отчищалъ его зубами и ногтями отъ коры, то старательно сшибалъ шашкою пунцовыя головки колючаго репейника, то, намѣтивъ вдали какой-нибудь пунктъ, старался угадать, сколько до него шаговъ, и потомъ провѣрялъ себя. Наконецъ, когда все это ему надоѣдало, онъ принимался «мечтать», какъ, бывало, дѣлалъ еще въ корпусѣ, за всенощной, чтобы убить время. Онъ мысленно спрашивалъ себя: «Ну, о чемъ же теперь?»—и начиналъ перебирать въ умѣ все, что̀ могло бы ему доставить удовольствіе, или что раньше заинтересовало его воображеніе въ слышанномъ и прочитанномъ. Иногда онъ представлялъ себя извѣстнымъ путешественникомъ, въ родѣ Пржевальскаго или Елисѣева. Онъ собиралъ экспедицію изъ отважныхъ, закаленныхъ въ перенесеніи трудовъ и опасностей авантюристовъ, которые трепетали передъ однимъ его взглядомъ. Онъ открывалъ неизвѣданные еще
