двухъ, которые стали по бокамъ Байгузина, лежали связки красныхъ гибкихъ прутьевъ.
Батальонный командиръ кивнулъ головою, и барабанщикъ громко и часто забилъ дробь. Два солдата, стоявшіе по бокамъ Байгузина, нерѣшительно глядѣли другъ на друга; ни одинъ изъ нихъ не хотѣлъ нанести первый ударъ. Унтеръ-офицеръ подошелъ къ нимъ и что-то сказалъ… Тогда стоявшій по правую сторону, стиснувъ зубы, сдѣлалъ ожесточенное лицо, взмахнулъ быстро розгами и такъ же быстро опустилъ ихъ, нагнувшись всѣмъ тѣломъ впередъ. Козловскій услышалъ отрывистый свистъ прутьевъ, глухой ударъ и голосъ унтеръ-офицера, крикнувшаго: «разъ!». Татаринъ слабо, точно удивленно, вскрикнулъ. Унтеръ-офицеръ скомандовалъ: «два!». Стоявшій слѣва солдатъ такъ же быстро взмахнулъ розгами и нагнулся. Татаринъ опять закричалъ, на этотъ разъ громче, и въ голосѣ его отозвалось страданіе истязуемаго молодого тѣла.
Козловскій поглядѣлъ на стоявшихъ рядомъ съ нимъ солдатъ. Ихъ однообразныя сѣрыя лица были такъ же неподвижны и безучастны, какъ всегда они бываютъ въ строю. Ни сожалѣнія ни любопытства, — никакой мысли нельзя было прочесть на этихъ каменныхъ лицахъ. Подпоручикъ все время дрожалъ отъ холода и волненія; всего мучительнѣе было для него — не крики Байгузина, не сознаніе своего участія въ наказаніи, а именно то, что татаринъ и вины своей, какъ видно, не понялъ, и за что его бьютъ — не знаетъ толкомъ; онъ пришелъ на службу, наслышавшись еще дома про нее всякихъ ужасовъ, уже заранѣе готовый къ строгости и несправедливости. Первымъ его движеніемъ послѣ суроваго пріема, оказаннаго ему ротой, казармой и начальствомъ, было — бѣжать къ роднымъ белебеевскимъ нивамъ. Его поймали и засадили въ карцеръ. Потомъ онъ взялъ эти голенища. Изъ ка-
двух, которые стали по бокам Байгузина, лежали связки красных гибких прутьев.
Батальонный командир кивнул головою, и барабанщик громко и часто забил дробь. Два солдата, стоявшие по бокам Байгузина, нерешительно глядели друг на друга; ни один из них не хотел нанести первый удар. Унтер-офицер подошел к ним и что-то сказал… Тогда стоявший по правую сторону, стиснув зубы, сделал ожесточенное лицо, взмахнул быстро розгами и так же быстро опустил их, нагнувшись всем телом вперед. Козловский услышал отрывистый свист прутьев, глухой удар и голос унтер-офицера, крикнувшего: «раз!». Татарин слабо, точно удивленно, вскрикнул. Унтер-офицер скомандовал: «два!». Стоявший слева солдат так же быстро взмахнул розгами и нагнулся. Татарин опять закричал, на этот раз громче, и в голосе его отозвалось страдание истязуемого молодого тела.
Козловский поглядел на стоявших рядом с ним солдат. Их однообразные серые лица были так же неподвижны и безучастны, как всегда они бывают в строю. Ни сожаления ни любопытства, — никакой мысли нельзя было прочесть на этих каменных лицах. Подпоручик все время дрожал от холода и волнения; всего мучительнее было для него — не крики Байгузина, не сознание своего участия в наказании, а именно то, что татарин и вины своей, как видно, не понял, и за что его бьют — не знает толком; он пришел на службу, наслышавшись еще дома про нее всяких ужасов, уже заранее готовый к строгости и несправедливости. Первым его движением после сурового приема, оказанного ему ротой, казармой и начальством, было — бежать к родным белебеевским нивам. Его поймали и засадили в карцер. Потом он взял эти голенища. Из ка-
