окну, сталъ глядѣть съ тоскливымъ сердцемъ въ холодную темноту осенней ночи.
И вдругъ онъ вздрогнулъ, услышавъ сзади себя хриплый и тонкій голосъ:
— Инай есть.
Козловскій быстро обернулся. Онъ какъ разъ въ это время думалъ, что и у него есть инай, милая старушка инай, отъ которой онъ отдѣленъ пространствомъ въ полторы тысячи верстъ. Онъ вспомнилъ, что, въ сущности, безъ нея онъ былъ совсѣмъ одинокъ въ этомъ краѣ, гдѣ говорятъ ломанымъ русскимъ языкомъ и гдѣ онъ всегда чувствовалъ себя чужимъ; вспомнилъ ея теплую ласку и нѣжную заботу; вспомнилъ, что иногда, увлекаемый шумной, подчасъ безалаберной жизнью, онъ позабывалъ въ продолженіе мѣсяцевъ отвѣчать на ея длинныя, обстоятельныя и нѣжныя письма, въ которыхъ она неизмѣнно поручала его покровительству Царицы Небесной.
Между подпоручикомъ и молчаливымъ татариномъ вдругъ возникла тонкая и нѣжная связь. Козловскій рѣшительно подошелъ къ солдату и положилъ ему обѣ руки на плечи.
— Ну, послушай, голубчикъ, говори правду, укралъ ты или не укралъ эти голенища?
Байгузинъ потянулъ носомъ и повторилъ точно эхо:
— Укралъ голенища.
— И тридцать семь копеекъ укралъ?
— Тридцать семь копеекъ укралъ.
Подпоручикъ вздохнулъ и опять зашагалъ по комнатѣ. Теперь онъ уже сожалѣлъ, что началъ разговоръ про «инай» и довелъ Байгузина до сознанія. Раньше, по крайней мѣрѣ, хоть не было ни одной прямой улики.
«Ну, околачивался онъ въ казармѣ, и что же изъ того, что околачивался? И никто бы ничего не могъ до-
окну, стал глядеть с тоскливым сердцем в холодную темноту осенней ночи.
И вдруг он вздрогнул, услышав сзади себя хриплый и тонкий голос:
— Инай есть.
Козловский быстро обернулся. Он как раз в это время думал, что и у него есть инай, милая старушка инай, от которой он отделен пространством в полторы тысячи верст. Он вспомнил, что, в сущности, без нее он был совсем одинок в этом крае, где говорят ломаным русским языком и где он всегда чувствовал себя чужим; вспомнил ее теплую ласку и нежную заботу; вспомнил, что иногда, увлекаемый шумной, подчас безалаберной жизнью, он позабывал в продолжение месяцев отвечать на ее длинные, обстоятельные и нежные письма, в которых она неизменно поручала его покровительству Царицы Небесной.
Между подпоручиком и молчаливым татарином вдруг возникла тонкая и нежная связь. Козловский решительно подошел к солдату и положил ему обе руки на плечи.
— Ну, послушай, голубчик, говори правду, украл ты или не украл эти голенища?
Байгузин потянул носом и повторил точно эхо:
— Украл голенища.
— И тридцать семь копеек украл?
— Тридцать семь копеек украл.
Подпоручик вздохнул и опять зашагал по комнате. Теперь он уже сожалел, что начал разговор про «инай» и довел Байгузина до сознания. Раньше, по крайней мере, хоть не было ни одной прямой улики.
«Ну, околачивался он в казарме, и что же из того, что околачивался? И никто бы ничего не мог до-
