— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ,—заговорила она горячимъ, поспѣшнымъ, умоляющимъ шопотомъ.—Ты меня не понялъ. Иди ко мнѣ ближе… какъ раньше… Иди же!..
Она обняла его обѣими руками и зашептала, щекоча его лицо своими тонкими волосами и горячо дыша ему въ щеку:
— Ты меня не понялъ. У меня совсѣмъ другое. Но мнѣ стыдно передъ тобой. Ты такой чистый, добрый, и я стѣсняюсь говорить тебѣ объ этомъ. Я расчетливая, я гадкая…
— Нѣтъ, говори все. Я тебя люблю.
— Послушай,—заговорила она, и онъ скорѣе угадывалъ ея слова, чѣмъ слышалъ ихъ.—Если ты откажешься, то вѣдь сколько обидъ, позора и страданій падетъ на тебя. Нѣтъ, нѣтъ, опять не то. Ахъ, Боже мой, въ эту минуту я не стану лгать передъ тобой. Дорогой мой, я вѣдь все это давно обдумала и взвѣсила. Положимъ, ты отказался. Честь мужа реабилитирована. Но, пойми, въ дуэли, окончившейся примиреніемъ, всегда остается что-то… какъ бы сказать?.. Ну, что ли, сомнительное, что-то возбуждающее недоумѣніе и разочарованіе.... Понимаешь ли ты меня?—спросила она съ грустной нѣжностью и осторожно поцѣловала его въ волосы.
— Да. Такъ что̀ же?
— То, что въ этомъ случаѣ мужа почти навѣрно не допустятъ къ экзаменамъ. Репутація офицера генеральнаго штаба должна быть безъ пушинки. Между тѣмъ, если бы вы на самомъ дѣлѣ стрѣлялись, то тутъ было бы нѣчто героическое, сильное. Людямъ, которые умѣютъ держать себя съ достоинствомъ подъ выстрѣломъ, многое, очень многое прощаютъ. Потомъ… послѣ дуэли… ты могъ бы, если хочешь, и извиниться… Ну, это ужъ твое дѣло.
