душномъ опьянѣніи частыя и точныя біенія ея маленькаго сердца.
— Ты слушаешь меня?—спросила она, нагибаясь къ нему.
— Да, да… Говори.... Если я только могу, я сдѣлаю все, что̀ ты хочешь.
— Нѣтъ, нѣтъ. Выслушай меня до конца. Если ты его убьешь, или если его отставятъ отъ экзамена—кончено! Я въ тотъ же день, когда узна̀ю объ этомъ, бросаю его и ѣду—все равно куда—въ Петербургъ, въ Одессу, въ Кіевъ. Не думай, это не фальшивая фраза изъ газетнаго романа. Я не хочу пугать тебя такими дешевыми эффектами. Но я знаю, что я молода, умна, образована. Не красива. Но я сумѣю быть интереснѣе многихъ красавицъ, которыя на публичныхъ балахъ получаютъ въ видѣ преміи за красоту мельхіоровый подносъ или будильникъ съ музыкой. Я надругаюсь надъ собой, но сгорю въ одинъ мигъ и ярко, какъ фейерверкъ!
Ромашовъ глядѣлъ въ окно. Теперь его глаза, привыкшіе къ темнотѣ, различали неясный, чуть видный переплетъ рамы.
— Не говори такъ… не надо.... мнѣ больно,—произнесъ онъ печально.—Ну, хочешь, я завтра откажусь отъ поединка, извинюсь передъ нимъ? Сдѣлать это?
Она помолчала немного. Будильникъ наполнялъ своей металлической болтовней всѣ углы темной комнаты. Наконецъ она произнесла еле слышно, точно въ раздумьѣ, съ выраженіемъ, котораго Ромашовъ не могъ уловить:
— Я такъ и знала, что ты это предложишь.
Онъ поднялъ голову и, хотя она удерживала его за шею рукой, выпрямился на кровати.
— Я не боюсь!—сказалъ онъ громко и глухо.
