чему-то на цыпочкахъ осторожно подошелъ къ кровати.—Шурочка, это вы?
— Тише. Садитесь,—отвѣтила она быстрымъ шопотомъ.—Потушите лампу.
Онъ дунулъ сверху въ стекло. Пугливый синій огонекъ умеръ, и сразу въ комнатѣ стало темно и тихо, и тотчасъ же торопливо и громко застучалъ на столѣ незамѣчаемый до сихъ поръ будильникъ. Ромашовъ сѣлъ рядомъ съ Александрой Петровной, сгорбившись и не глядя въ ея сторону. Странное чувство боязни, волненія и какого-то замиранія въ сердцѣ овладѣло имъ и мѣшало ему говорить.
— Кто у васъ рядомъ, за стѣной?—спросила Шурочка.—Тамъ слышно?
— Нѣтъ, тамъ пустая комната… старая мебель.... хозяинъ—столяръ. Можно говорить громко.
Но все-таки оба они продолжали говорить шопотомъ, и въ этихъ тихихъ, отрывистыхъ словахъ, среди тяжелаго, густого мрака, было много боязливаго, смущеннаго и тайно крадущагося. Они сидѣли, почти касаясь другъ друга. У Ромашова глухими толчками шумѣла въ ушахъ кровь.
— Зачѣмъ, зачѣмъ вы это сдѣлали?—вдругъ сказала она тихо, но со страстнымъ упрекомъ.
Она положила ему на колѣно свою руку. Ромашовъ сквозь одежду почувствовалъ ея живую, нервную теплоту и, глубоко передохнувъ, зажмурилъ глаза. И отъ этого не стало темнѣе, только передъ глазами всплыли похожіе на сказочныя озера черные овалы, окруженные голубымъ сіяніемъ.
— Помните, я просила васъ быть съ нимъ сдержаннымъ. Нѣтъ, нѣтъ, я не упрекаю. Вы не нарочно искали ссоры—я знаю это. Но неужели въ то время, когда въ васъ проснулся дикій звѣрь, вы не могли хотя
