Назанскій былъ, по обыкновенію, дома. Онъ только-что проснулся отъ тяжелаго хмельного сна и теперь лежалъ на кровати въ одномъ нижнемъ бѣльѣ, заложивъ руки подъ голову. Въ его глазахъ была равнодушная, усталая муть. Его лицо совсѣмъ не измѣнило своего соннаго выраженія, когда Ромашовъ, наклоняясь надъ нимъ, говорилъ неувѣренно и тревожно:
— Здравствуйте, Василій Нилычъ, не помѣшалъ я вамъ?
— Здравствуйте,—отвѣтилъ Назанскій сиплымъ, слабымъ голосомъ.—Что̀ хорошенькаго? Садитесь.
Онъ протянулъ Ромашову горячую, влажную руку, но глядѣлъ на него такъ, точно передъ нимъ былъ не его любимый, интересный товарищъ, а привычное видѣніе изъ давнишняго скучнаго сна.
— Вамъ нездоровится?—спросилъ робко Ромашовъ, садясь въ его ногахъ на кровать.—Такъ я не буду вамъ мѣшать. Я уйду.
Назанскій немного приподнялъ голову съ подушки и, весь сморщившись, съ усиліемъ посмотрѣлъ на Ромашова.
— Нѣтъ… Подождите. Ахъ, какъ голова болитъ! Послушайте, Георгій Алексѣичъ… у васъ что-то есть… есть… что-то необыкновенное. Постойте, я не могу собрать мыслей. Что̀ такое съ вами?
Ромашовъ глядѣлъ на него съ молчаливымъ состраданіемъ. Все лицо Назанскаго странно измѣнилось за то время, какъ оба офицера но видѣлись. Глаза глубоко ввалились и почернѣли вокругъ, виски пожелтѣли, а щеки съ неровной грязной кожей опустились и оплыли книзу и некрасиво обросли жидкими курчавыми волосами.
— Ничего особеннаго, просто мнѣ захотѣлось видѣться съ вами,—сказалъ небрежно Ромашовъ.—Завтра я де-
