Вскорѣ въ столовую черезъ буфетъ вышелъ Николаевъ. Онъ былъ блѣденъ, вѣки его глазъ потемнѣли, лѣвая щека все время судорожно дергалась, а надъ ней ниже виска синѣло большое пухлое пятно. Ромашовъ ярко и мучительно вспомнилъ вчерашнюю драку и, весь сгорбившись, сморщивъ лицо, чувствуя себя расплюснутымъ невыносимой тяжестью этихъ позорныхъ воспоминаній, спрятался за газету и даже плотно зажмурилъ глаза.
Онъ слышалъ, какъ Николаевъ спросилъ въ буфетѣ рюмку коньяку и какъ онъ прощался съ кѣмъ-то. Потомъ почувствовалъ мимо себя шаги Николаева. Хлопнула на блокѣ дверь. И вдругъ черезъ нѣсколько секундъ онъ услышалъ со двора за своей спиной осторожный шопотъ:
— Не оглядывайтесь назадъ! Сидите спокойно. Слушайте.
Это говорилъ Николаевъ. Газета задрожала въ рукахъ Ромашова.
— Я, собственно, не имѣю права разговаривать съ вами. Но къ чорту эти французскія тонкости. Что̀ случилось, того не поправишь. Но я васъ все-таки считаю человѣкомъ порядочнымъ. Прошу васъ, слышите ли, я прошу васъ: ни слова о женѣ и объ анонимныхъ письмахъ. Вы меня поняли?
Ромашовъ, закрываясь газетой отъ товарищей, медленно наклонилъ голову. Песокъ захрустѣлъ на дворѣ подъ ногами. Только спустя пять минутъ Ромашовъ обернулся и поглядѣлъ на дворъ. Николаева уже не было.
— Ваше благородіе,—выросъ вдругъ передъ нимъ вѣстовой.—Ихъ высокоблагородіе просятъ васъ пожаловать
Въ залѣ, вдоль дальней узкой стѣны, были составлены нѣсколько ломберныхъ столовъ и покрыты зеленымъ сукномъ. За ними помѣщались судьи, спинами къ окнамъ;
