ченные мрачной шутливостью пьянаго безумія. А изъ столовой въ это время доносились смягченные, заглушенные стѣнами и оттого гармонично-печальные звуки церковнаго напѣва, похожаго на отдаленное погребальное пѣніе.
Ромашовъ всплеснулъ рунами и схватился за голову.
— Господи, ради Бога, оставьте: это страшно,—сказалъ онъ съ тоскою.
— Убирайся къ дьяволу!—заоралъ вдругъ Золотутинъ.—Нѣтъ, стой, братъ! Куда? Раньше выпейте съ порядочными господами. Нѣ-ѣтъ, не перехитришь, братъ. Держите его, штабсъ-напитанъ, а я запру дверь.
Они оба вскочили съ кровати и принялись съ сумасшедшимъ лукавымъ смѣхомъ ловить Ромашова. И все это вмѣстѣ—эта темная вонючая комната, это тайное фантастическое пьянство среди ночи, безъ огня, эти два обезумѣвшихъ человѣка—все вдругъ повѣяло на Ромашова нестерпимымъ ужасомъ смерти и сумасшествія. Онъ съ пронзительнымъ крикомъ оттолкнулъ Золотухина далеко въ сторону и, весь содрогаясь, выскочилъ изъ мертвецкой.
Умомъ онъ зналъ, что ему нужно итти домой, но по какому-то непонятному влеченію онъ вернулся въ столовую. Тамъ уже многіе дремали, сидя на стульяхъ и подоконникахъ. Было невыносимо жарко, и, несмотря на открытыя окна, лампы и свѣчи горѣли, не мигая. Утомленная, сбившаяся съ ногъ прислуга и солдаты-буфетчики дремали стоя и ежеминутно зѣвали, не разжимая челюстей, однѣми ноздрями. Но повальное, тяжелое, общее пьянство не прекращалось.
Вѣткинъ стоялъ уже на столѣ и пѣлъ высокимъ, чувствительнымъ теноромъ:
Бы-ы-стры, какъ волны-ы,
Дни-и нашей жиз-ни…
