пѣли и безтолково кричали. Только Бекъ-Агамаловъ, сидѣвшій рядомъ съ Ромашовымъ, молчалъ всю дорогу, сердито и сдержанно посапывая.
Собраніе, несмотря на поздній часъ, было ярко освѣщено и полно народомъ. Въ карточной, въ столовой, въ буфетѣ и въ бильярдной безпомощно толклись ошалѣвшіе отъ вина, отъ табаку и отъ азартной игры люди въ разстегнутыхъ кителяхъ, съ неподвижными кислыми глазами и вялыми движеніями. Ромашовъ, здороваясь съ нѣкоторыми офицерами, вдругъ замѣтилъ среди нихъ, къ своему удивленію, Николаева. Онъ сидѣлъ около Осадчаго и былъ пьянъ и красенъ, но держался твердо. Когда Ромашовъ, обходя столъ, приблизился къ нему, Николаевъ быстро взглянулъ на него и тотчасъ же отвернулся, чтобы не подать руки, и съ преувеличеннымъ интересомъ заговорилъ съ своимъ сосѣдомъ.
— Вѣткинъ, идите пѣть!—крикнулъ Осадчій черезъ головы товарищей.
— Сп-о-ем-те что-ни-и-будь!—запѣлъ Вѣткинъ на мотивъ церковнаго антифона.
— Спо-ем-те что-ни-будь. Споемте что-о-ни-и-будь!—подхватили громко остальные.
— За поповымъ перелазомъ подралися трое разомъ,—зачастилъ Вѣткинъ церковной скороговоркой:—попъ, дьякъ, понамарь та ще губернскій секретарь. Совайся, Ничипоре, со-вайся.
— Совайся, Ничи-поре, со-о-вай-ся,—тихо, полными аккордами отвѣтилъ ему хоръ, весь сдержанный и точно согрѣтый мягкой октавой Осадчаго.
Вѣткинъ дирижировалъ пѣніемъ, стоя посреди стола и распростирая надъ поющими руки. Онъ дѣлалъ то страшные, то ласковые и одобрительные глаза, шипѣлъ на тѣхъ, кто пѣлъ невѣрно, и едва замѣтнымъ трепетаніемъ протянутой ладони сдерживалъ увлекающихся.
