вшись, опустилъ внизъ шашку. Ромашовъ видѣлъ, какъ постепенно блѣднѣло его лицо, и какъ въ глазахъ его разгорался зловѣщій желтый блескъ. И въ то же время онъ все ниже и ниже сгибалъ ноги, весь съеживался и вбиралъ въ себя шею, какъ звѣрь, готовый сдѣлать прыжокъ.
— Замолчи!—бросилъ онъ хрипло, точно выплюнулъ.
— Дуракъ! Болванъ! Армяшка! Не замолчу! Дуракъ! Дуракъ!—выкрикивала женщина, содрогаясь всѣмъ тѣломъ при каждомъ крикѣ.
Ромашовъ зналъ, что и самъ онъ блѣднѣетъ съ каждымъ мгновеніемъ. Въ головѣ у него сдѣлалось знакомое чувство невѣсомости, пустоты и свободы. Странная смѣсь ужаса и веселья подняла вдругъ его душу кверху, точно легкую пьяную пѣну. Онъ увидѣлъ, что Бекъ-Агамаловъ, не сводя глазъ съ женщины, медленно поднимаетъ надъ головой шашку. И вдругъ пламенный потокъ безумнаго восторга, ужаса, физическаго холода, смѣха и отваги нахлынулъ на Ромашова. Бросаясь впередъ, онъ еще успѣлъ разслышать, какъ Бекъ-Агамаловъ прохрипѣлъ яростно:
— Ты не замолчишь? Я тебя въ послѣдній…
Ромашовъ крѣпко, съ силой, которой онъ самъ отъ себя не ожидалъ, схватилъ Бекъ-Агамалова за кисть руки. Въ теченіе нѣсколькихъ секундъ оба офицера, не моргая, пристально глядѣли другъ на друга, на разстояніи пяти или шести вершковъ. Ромашовъ слышалъ частое, фыркающее, какъ у лошади, дыханіе Бекъ-Агамалова, видѣлъ его страшные бѣлки и остро-блестящіе зрачки глазъ и бѣлыя, скрипящія, движущіяся челюсти, но онъ уже чувствовалъ, что безумный огонь съ каждымъ мгновеніемъ потухаетъ въ этомъ искаженномъ лицѣ. И было ему жутко и невыразимо радостно стоять такъ, между жизнью и смертью, и уже знать, что онъ выходитъ побѣдителемъ
