— Послушайте, давно ли вы здѣсь?—спросилъ Ромашовъ женщину въ красной кофтѣ и воровато, какъ будто незамѣтно для себя, положилъ ладонь на ея крѣпкую, теплую ногу.
Она что-то отвѣтила, чего онъ не разслышалъ. Его вниманіе привлекла дикая сцена. Подпрапорщикъ Лбовъ гонялся по комнатѣ за однимъ изъ музыкантовъ и изо всей силы колотилъ его бубномъ по головѣ. Еврей кричалъ быстро и непонятно и, озираясь назадъ съ испугомъ, метался изъ угла въ уголъ, подбирая длинныя фалды сюртука. Всѣ смѣялись. Арчаковскій отъ хохота упалъ на полъ и со слезами на глазахъ катался во всѣ стороны. Потомъ послышался пронзительный вопль другого музыканта. Кто-то выхватилъ у него изъ рукъ скрипку и со страшной силой ударилъ ее объ землю. Дека ея разбилась въ дребезги, съ пѣвучимъ трескомъ, который странно слился съ отчаяннымъ крикомъ еврея. Потомъ для Ромашова настало нѣсколько минутъ темнаго забвенія. И вдругъ опять онъ увидѣлъ, точно въ горячечномъ снѣ, что всѣ, кто были въ комнатѣ, сразу закричали, забѣгали, замахали руками. Вокругъ Бекъ-Агамалова быстро и тѣсно сомкнулись люди, но тотчасъ же они широко раздались, разбѣжались по всей комнатѣ.
— Всѣ вонъ отсюда! Никого не хочу!—бѣшено кричалъ Бекъ-Агамаловъ.
Онъ скрежеталъ, потрясалъ предъ собой кулаками и топалъ ногами. Лицо у него сдѣлалось малиновымъ, на лбу вздулись, какъ шнурки, двѣ жилы, сходящіяся къ носу, голова была низко и грозно опущена, а въ выкатившихся глазахъ страшно сверкали обнажившіеся круглые бѣлки.
Онъ точно потерялъ человѣческія слова и ревѣлъ, какъ взбѣсившійся звѣрь, ужаснымъ вибрирующимъ голосомъ:
— А-а-а-а!
