Надъ входной дверью и надъ тремя другими дверьми, ведущими въ темныя каморки, висѣли длинныя ситцевыя портьеры, красныя, въ желтыхъ букетахъ. Такія же занавѣски слабо надувались и колыхались надъ окнами, отворенными въ черную тьму двора. На стѣнахъ горѣли лампы. Было свѣтло, дымно, и пахло острой еврейской кухней, но по временамъ изъ оконъ доносился свѣжій запахъ мокрой зелени, цвѣтущей бѣлой акаціи и весенняго воздуха.
Офицеровъ пріѣхало около десяти. Казалось, что каждый изъ нихъ одновременно и пѣлъ, и кричалъ, и смѣялся. Ромашовъ, блаженно и наивно улыбаясь, бродилъ отъ одного къ другому, узнавая, точно въ первый разъ, съ удивленіемъ и съ удовольствіемъ: Бекъ-Агамалова, Лбова, Вѣткина, Епифанова, Арчаковскаго, Олизара и другихъ. Тутъ же былъ и штабсъ-капитанъ Лещенко; онъ сидѣлъ у окна со своимъ всегдашнимъ покорнымъ и унылымъ видомъ. На столѣ, точно сами собой, какъ и все было въ этотъ вечеръ, появились бутылки съ пивомъ и съ густой вишневой наливкой. Ромашовъ пилъ съ кѣмъ-то, чокался и цѣловался, и чувствовалъ, что руки и губы у него стали липкими и сладкими.
Тутъ было пять или шесть женщинъ. Одна изъ нихъ, по виду дѣвочка лѣтъ четырнадцати, одѣтая пажомъ, съ ногами въ розовомъ трико, сидѣла на колѣняхъ у Бекъ-Агамалова и играла шнурами его аксельбантовъ. Другая, крупная блондинка, въ красной шелковой кофтѣ и темной юбкѣ, съ большимъ, красивымъ, напудреннымъ лицомъ и круглыми, черными, широкими бровями, подошла къ Ромашову.
— Мужчина, что̀ вы такой скучный? Пойдемте въ комнату,—сказала она низкимъ голосомъ.
Она бокомъ, развязно, сѣла на столъ, положивъ ногу на ногу. Ромашовъ увидѣлъ, какъ подъ платьемъ гладко
