могъ ночью разсмотрѣть, хотя и наклонялся къ нему, безсильно мотаясь туловищемъ влѣво и вправо. Лицо это казалось темнымъ и то суживалось въ кулачокъ, то растягивалось въ косомъ направленіи и было удивительно знакомо. Ромашовъ вдругъ засмѣялся и самъ точно со стороны услыхалъ свой тупой, деревянный смѣхъ.
— Врешь, Вѣткинъ, я знаю, братъ, куда мы ѣдемъ,—сказалъ онъ съ пьянымъ лукавствомъ.—Ты, братъ, меня везешь къ женщинамъ. Я, братъ, знаю.
Ихъ перегналъ, оглушительно стуча по камнямъ, другой экипажъ. Быстро и сумбурно промелькнули въ свѣтѣ фонарей гнѣдыя лошади, скакавшія нестройнымъ карьеромъ, кучеръ, неистово вертѣвшій надъ головой кнутомъ, и четыре офицера, которые съ крикомъ и свистомъ качались на своихъ сидѣньяхъ.
Сознаніе на минуту съ необыкновенной яркостью и точностью вернулось къ Ромашову. Да, вотъ онъ ѣдетъ въ то мѣсто, гдѣ нѣсколько женщинъ отдаютъ кому угодно свое тѣло, свои ласки и великую тайну своей любви. За деньги? На минуту? Ахъ, не все ли равно! Женщины! Женщины!—кричалъ внутри Ромашова какой-то дикій и сладкій, нетерпѣливый голосъ. Примѣшивалась къ нему, какъ отдаленный, чуть слышный звукъ, мысль о Шурочкѣ, но въ этомъ совпаденіи не было ничего низкаго, оскорбительнаго, а, наоборотъ, было что-то отрадное, ожидаемое, волнующее, отъ чего тихо и пріятно щекотало въ сердцѣ.
Вотъ онъ сейчасъ пріѣдетъ къ нимъ, еще неизвѣстнымъ, еще ни разу невиданнымъ, къ этимъ страннымъ, таинственнымъ, плѣнительнымъ существамъ—къ женщинамъ! И сокровенная мечта сразу станетъ явью, и онъ будетъ смотрѣть на нихъ, брать ихъ за руки, слушать ихъ нѣжный смѣхъ и пѣніе, и это будетъ непонятнымъ, но радостнымъ утѣшеніемъ въ той страстной жаждѣ, съ
