домики съ черепичными крышами по сторонамъ дороги, фигуры рѣдкихъ прохожихъ,—все почернѣло, утратило цвѣта и перспективу; всѣ предметы обратились въ черные плоскіе силуэты, но очертанія ихъ съ прелестной четкостью стояли въ смугломъ воздухѣ. На западѣ за городомъ горѣла заря. Точно въ жерло раскаленнаго, пылающаго жидкимъ золотомъ вулкана сваливались тяжелыя сизыя облака и рдѣли кроваво-красными, и янтарными, и фіолетовыми огнями. А надъ вулканомъ поднималось куполомъ вверхъ, зеленѣя бирюзой и аквамариномъ, кроткое, вечернее, весеннее небо.
Медленно идя по шоссе, съ трудомъ волоча ноги въ огромныхъ калошахъ, Ромашовъ неотступно глядѣлъ на этотъ волшебный пожаръ. Какъ и всегда, съ самаго дѣтства, ему чудилась за яркой вечерней зарей какая-то таинственная, свѣтозарная жизнь. Точно тамъ, далеко-далеко за облаками и за горизонтомъ, пылалъ подъ невидимымъ отсюда солнцемъ чудесный, ослѣпительно-прекрасный городъ, скрытый отъ глазъ тучами, проникнутыми внутреннимъ огнемъ. Тамъ сверкали нестерпимымъ блескомъ мостовыя изъ золотыхъ плитокъ, возвышались причудливые купола и башни съ пурпурными крышами, сверкали брильянты въ окнахъ, трепетали въ воздухѣ яркіе разноцвѣтные флаги. И чудилось, что въ этомъ далекомъ и сказочномъ городѣ живутъ радостные, ликующіе люди, вся жизнь которыхъ похожа на сладкую музыку, у которыхъ даже задумчивость, даже грусть—очаровательно-нѣжны и прекрасны. Ходятъ они по сіяющимъ площадямъ, по тѣнистымъ садамъ, между цвѣтами и фонтанами, ходятъ, богоподобные, свѣтлые, полные неописуемой радости, не знающіе преградъ въ счастіи и желаніяхъ, не омраченные ни скорбью, ни стыдомъ, ни заботой…
Неожиданно вспомнилась Ромашову недавняя сцена на
