себѣ все разнообразіе занятій и профессій, которымъ отдаются люди. «Откуда берутся,—думалъ онъ:—разныя смѣшныя, чудовищныя, нелѣпыя и грязныя спеціальности? Какимъ, напримѣръ, путемъ вырабатываетъ жизнь тюремщиковъ, акробатовъ, мозольныхъ операторовъ, палачей, золотарей, собачьихъ цырюльниковъ, жандармовъ, фокусниковъ, проститутокъ, банщиковъ, коноваловъ, могильщиковъ, педелей? Или, можетъ-быть, нѣтъ ни одной даже самой пустой, случайной, капризной, насильственной или порочной человѣческой выдумки, которая не нашла бы тотчасъ же исполнителя и слуги?»
Также поражало его,—когда онъ вдумывался поглубже,—то, что огромное большинство интеллигентныхъ профессій основано исключительно на недовѣріи къ человѣческой честности и такимъ образомъ обслуживаетъ человѣческіе пороки и недостатки. Иначе къ чему были бы повсюду необходимы конторщики, бухгалтеры, чиновники, полиція, таможня, контролеры, инспекторы и надсмотрщики—если бы человѣчество было совершенно?
Онъ думалъ также о священникахъ, докторахъ, педагогахъ, адвокатахъ и судьяхъ—обо всѣхъ этихъ людяхъ, которымъ, по роду ихъ занятій, приходится постоянно соприкасаться съ душами, мыслями и страданіями другихъ людей. И Ромашовъ съ недоумѣніемъ приходилъ къ выводу, что люди этой категоріи скорѣе другихъ черствѣютъ и опускаются, погружаясь въ халатность, въ холодную и мертвую формалистику, въ привычное и постыдное равнодушіе. Онъ зналъ, что существуетъ и еще одна категорія—устроителей внѣшняго, земного благополучія: инженеры, архитекторы, изобрѣтатели, фабриканты, заводчики. Но они, которые могли бы общими усиліями сдѣлать человѣческую жизнь изумительно прекрасной и удобной,—они служатъ только богатству. Надъ всѣми ими тяготѣетъ страхъ за свою шкуру, животная любовь
