поѣзда, онъ замѣтилъ высокую, стройную, очень красивую даму въ черномъ платьѣ, стоявшую въ дверяхъ вагона I-го класса. Она была безъ шляпы, и Ромашовъ быстро, но отчетливо успѣлъ разглядѣть ея тонкій, правильный носъ, прелестныя маленькія и полныя губы и блестящіе черные волнистые волосы, которые отъ прямого пробора по срединѣ головы спускались внизъ къ щекамъ, закрывая виски, концы бровей и уши. Сзади нея, выглядывая изъ-за ея плеча, стоялъ рослый молодой человѣкъ въ свѣтлой парѣ, съ надменнымъ лицомъ и съ усами вверхъ, какъ у императора Вильгельма, даже похожій нѣсколько на Вильгельма. Дама тоже посмотрѣла на Ромашова и, какъ ему показалось, посмотрѣла пристально, со вниманіемъ, и, проходя мимо нея, подпоручикъ подумалъ, по своему обыкновенію: «Глаза прекрасной незнакомки съ удовольствіемъ остановились на стройной, худощавой фигурѣ молодого офицера». Но когда, пройдя десять шаговъ, Ромашовъ внезапно обернулся назадъ, чтобы еще разъ встрѣтить взглядъ красивой дамы, онъ увидѣлъ, что и она и ея спутникъ съ увлеченіемъ смѣются, глядя ему вслѣдъ. Тогда Ромашовъ вдругъ съ поразительной ясностью и какъ будто со стороны представилъ себѣ самого себя, свои калоши, шинель, блѣдное лицо, близорукость, свою обычную растерянность и неловкость, вспомнилъ свою только-что сейчасъ подуманную красивую фразу и покраснѣлъ мучительно, до острой боли, отъ нестерпимаго стыда. И даже теперь, идя одинъ въ полутьмѣ весенняго вечера, онъ опять еще разъ покраснѣлъ отъ стыда за этотъ прошлый стыдъ.
— Нѣтъ, куда ужъ на вокзалъ,—прошепталъ съ горькой безнадежностью Ромашовъ.—Похожу немного, а потомъ домой…
Было начало апрѣля. Сумерки сгущались незамѣтно для глаза. Тополи, окаймлявшіе шоссе, бѣлые, низкіе
