датъ?—мелькнула у Ромашова безпокойная догадка.—Во всякомъ случаѣ, это человѣкъ. Но такъ странно итти можетъ только лунатикъ или пьяный. Кто это?»
Сѣрый человѣкъ пересѣкъ рельсы и вошелъ въ тѣнь. Теперь стало совсѣмъ ясно видно, что это солдатъ. Онъ медленно и неуклюже взбирался наверхъ, скрывшись на нѣкоторое время изъ поля зрѣнія Ромашова. Но прошло двѣ-три минуты, и снизу начала медленно подыматься круглая стриженая голова безъ шапки.
Мутный свѣтъ прямо падалъ на лицо этого человѣка, и Ромашовъ узналъ лѣвофланговаго солдата своей полуроты—Хлѣбникова. Онъ шелъ съ обнаженной головой, держа шапку въ рукѣ, со взглядомъ, безжизненно устремленнымъ впередъ. Казалось, онъ двигался подъ вліяніемъ какой-то чужой, внутренней, таинственной силы. Онъ прошелъ такъ близко около офицера, что почти коснулся его полой своей шинели. Въ зрачкахъ его глазъ яркими, острыми точками отражался лунный свѣтъ.
— Хлѣбниковъ! Ты?—окликнулъ его Ромашовъ.
— Ахъ!—вскрикнулъ солдатъ и вдругъ, остановившись, весь затрепеталъ на одномъ мѣстѣ отъ испуга.
Ромашовъ быстро поднялся. Онъ увидѣлъ передъ собой мертвое, истерзанное лицо, съ разбитыми, опухшими, окровавленными губами, съ заплывшимъ отъ синяка глазомъ. При ночномъ невѣрномъ свѣтѣ слѣды побоевъ имѣли зловѣщій, преувеличенный видъ. И, глядя на Хлѣбникова, Ромашовъ подумалъ: «Вотъ этотъ самый человѣкъ вмѣстѣ со мной принесъ сегодня неудачу всему полку. Мы одинаково несчастны».
— Куда ты, голубчикъ? Что съ тобой?—спросилъ ласково Ромашовъ и, самъ не зная зачѣмъ, положилъ обѣ руки на плечи солдату.
Хлѣбниковъ поглядѣлъ на него растеряннымъ, дикимъ взоромъ, но тотчасъ же отвернулся. Губы его чмокнули,
