ковой докторъ Знойко. «Въ високъ!—произноситъ онъ тихо, среди общаго молчанія.—Все кончено». Кто-то замѣчаетъ вполголоса: «Господа, снимите же шапки!». Многіе крестятся. Вѣткинъ находитъ на столѣ записку, твердо написанную карандашомъ, и читаетъ ее вслухъ: «Прощаю всѣхъ, умираю по доброй волѣ, жизнь такъ тяжела и печальна! Сообщите поосторожнѣе матери о моей смерти. Георгій Ромашовъ». Всѣ переглядываются, и всѣ читаютъ въ глазахъ другъ у друга одну и ту же безпокойную, невысказанную мысль: «Это мы его убійцы!»
«Мѣрно покачивается гробъ подъ золотымъ парчевымъ покровомъ на рукахъ восьми товарищей. Всѣ офицеры идутъ слѣдомъ. Позади ихъ—шестая рота. Капитанъ Слива сурово хмурится. Доброе лицо Вѣткина распухло отъ слезъ, но теперь, на улицѣ, онъ сдерживаетъ себя. Лбовъ плачетъ навзрыдъ, не скрывая и не стыдясь своего горя,—милый, добрый мальчикъ! Глубокими, скорбными рыданіями несутся въ весеннемъ воздухѣ звуки похороннаго марша. Тутъ же и всѣ полковыя дамы и Шурочка. «Я его цѣловала!—думаетъ она съ отчаяніемъ.—Я его любила! Я могла бы его удержать, спасти!»—«Слишкомъ поздно!»—думаетъ въ отвѣтъ ей съ горькой улыбкой Ромашовъ.
«Тихо разговариваютъ между собой офицеры, идущіе за гробомъ. «Эхъ, какъ жаль бѣднягу! Вѣдь какой славный былъ товарищъ, какой прекрасный, способный офицеръ!.. Да… не понимали мы его!» Сильнѣе рыдаетъ похоронный маршъ: это—музыка Бетховена «На смерть героя». А Ромашовъ лежитъ въ гробу, неподвижный, холодный, съ вѣчной улыбкой на губахъ. На груди у него скромный букетъ фіалакъ,—никто не знаетъ, чья рука положила эти цвѣты. Онъ всѣхъ простилъ: и Шурочку, и Сливу, и Федоровскаго, и корпуснаго командира. Пусть
