дневно происходятъ какія-то тайныя свиданія, и будто бы весь полкъ объ этомъ знаетъ. Мерзость!
Онъ злобно заскрипѣлъ зубами и сплюнулъ.
— Я знаю, кто писалъ,—тихо сказалъ Ромашовъ, отворачиваясь въ сторону.
— Знаете?
Николаевъ остановился и грубо схватилъ Ромашова за рукавъ. Видно было, что внезапный порывъ гнѣва сразу разбилъ его искусственную сдержанность. Его воловьи глаза расширились, лицо налилось кровью, въ углахъ задрожавшихъ губъ выступила густая слюна. Онъ яростно закричалъ, весь наклоняясь впередъ и приближая свое лицо въ упоръ къ лицу Ромашова:
— Такъ какъ же вы смѣете молчать, если знаете! Въ вашемъ положеніи долгъ каждаго мало-мальски порядочнаго человѣка—заткнуть ротъ всякой сволочи. Слышите вы… армейскій донъ-жуанъ! Если вы честный человѣкъ, а не какая-нибудь…
Ромашовъ, блѣднѣя, посмотрѣлъ съ ненавистью въ глаза Николаеву. Ноги и руки у него вдругъ страшно отяжелѣли, голова сдѣлалась легкой и точно пустой, а сердце упало куда-то глубоко внизъ и билось тамъ огромными, болѣзненными толчками, сотрясая все тѣло.
— Я попрошу васъ не кричать на меня,—глухо и протяжно произнесъ Ромашовъ.—Говорите приличнѣе, я не позволю вамъ кричать.
— Я вовсе на васъ и не кричу,—все еще грубо, но понижая тонъ, возразилъ Николаевъ.—Я васъ только убѣждаю, хотя имѣю право требовать. Наши прежнія отношенія даютъ мнѣ это право. Если вы хоть сколько-нибудь дорожите чистымъ, незапятнаннымъ именемъ Александры Петровны, то вы должны прекратить эту травлю.
— Хорошо, я сдѣлаю все, что̀ могу,—сухо отвѣтилъ Ромашовъ.
