— Я прежде всего долженъ поставить вопросъ: относитесь ли вы съ должнымъ уваженіемъ къ моей женѣ… къ Александрѣ Петровнѣ?
— Я не понимаю, Владимиръ Ефимовичъ…—возразилъ Ромашовъ.—Я, съ своей стороны, тоже долженъ спросить васъ…
— Позвольте!—вдругъ загорячился Николаевъ.—Будемъ спрашивать поочередно, сначала я, а потомъ вы. А иначе мы не столкуемся. Будемте говорить прямо и откровенно. Отвѣтьте мнѣ прежде всего: интересуетъ васъ хоть сколько-нибудь то, что̀ о ней говорятъ и сплетничаютъ? Ну, словомъ… чортъ!.. ея репутація? Нѣтъ, нѣтъ, подождите, не перебивайте меня… Вѣдь вы, надѣюсь, не будете отрицать того, что вы отъ нея и отъ меня не видѣли ничего, кромѣ хорошаго, и что вы были въ нашемъ домѣ приняты, какъ близкій, свой человѣкъ, почти какъ родной.
Ромашовъ оступился въ рыхлую землю, неуклюже споткнулся и пробормоталъ стыдливо:
— Повѣрьте, я всегда буду благодаренъ вамъ и Александрѣ Петровнѣ…
— Ахъ, нѣтъ, вовсе не въ этомъ дѣло, вовсе не въ этомъ. Я не ищу вашей благодарности,—разсердился Николаевъ.—Я хочу сказать только то, что моей жены коснулась грязная, лживая сплетня, которая… ну, то-есть, въ которую…—Николаевъ часто задышалъ и вытеръ лицо платкомъ.—Ну, словомъ, здѣсь замѣшаны и вы. Мы оба—я и она—мы получаемъ чуть ли не каждый день какія-то подлыя, хамскія анонимныя письма. Не стану вамъ ихъ показывать… мнѣ омерзительно это. И вотъ въ этихъ письмахъ говорится…—Николаевъ замялся на секунду.—Ну, да, чортъ!.. говорится о томъ, что вы—любовникъ Александры Петровны, и что… ухъ, какая подлость!.. Ну, и такъ далѣе… что у васъ еже-
