Офицеры не видались около пяти дней, но теперь они почему-то не поздоровались при встрѣчѣ, и почему-то Ромашовъ не нашелъ въ этомъ ничего необыкновеннаго, точно иначе и не могло случиться въ этотъ тяжелый, несчастный день. Ни одинъ изъ нихъ даже не прикоснулся рукой къ фуражкѣ.
— Я нарочно ждалъ васъ здѣсь, Юрій Алексѣичъ,—сказалъ Николаевъ, глядя куда-то въ даль, на лагерь, черезъ плечо Ромашова.
— Къ вашимъ услугамъ, Владимиръ Ефимычъ,—отвѣтилъ Ромашовъ съ фальшивой развязностью, но дрогнувшимъ голосомъ. Онъ нагнулся, сорвалъ прошлогоднюю, сухую, коричневую былинку и сталъ разсѣянно ее жевать. Въ то же время онъ пристально глядѣлъ, какъ въ пуговицахъ на пальто Николаева отражалась его собственная фигура, съ узкой, маленькой головкой и крошечными ножками, но безобразно раздутая въ бокахъ.
— Я васъ не задержу, мнѣ только два слова,—сказалъ Николаевъ.
Онъ произносилъ слова особенно мягко, съ усиленной вѣжливостью вспыльчиваго и разсерженнаго человѣка, рѣшившагося быть сдержаннымъ. Но такъ какъ разговаривать, избѣгая другъ друга глазами, становилось съ каждой секундой все болѣе неловко, то Ромашовъ предложилъ вопросительно:
— Такъ пойдемте?
Извилистая стежка, протоптанная пѣшеходами, пересѣкала большое свекловичное поле. Вдали виднѣлись бѣлые домики и красныя черепичныя крыши города. Офицеры пошли рядомъ, сторонясь другъ отъ друга и ступая по мясистой, густой, хрустѣвшей подъ ногами зелени. Нѣкоторое время оба молчали. Наконецъ Николаевъ, переведя широко и громко, съ видимымъ трудомъ, дыханіе, заговорилъ первый:
