— Пер-рвая полурота. Равненіе направо. Шагомъ… аршъ!
Дружно загрохотали впереди полковые барабанщики.
Видно было сзади, какъ отъ наклоннаго лѣса штыковъ отдѣлилась правильная длинная линія и равномѣрно закачалась въ воздухѣ.
— Вторая полурота, прямо!—услыхалъ Ромашовъ высокій, бабій голосъ Арчаковскаго.
И другая линія штыковъ, уходя, заколебалась. Звукъ барабановъ становился все тупѣе и тише, точно онъ опускался внизъ, подъ землю, и вдругъ на него налетѣла, смявъ и поваливъ его, веселая, сіяющая, рѣзко красивая волна оркестра. Это подхватила темпъ полковая музыка, и весь полкъ сразу ожилъ и подтянулся: головы поднялись выше, выпрямились стройнѣе тѣла, прояснились сѣрыя, усталыя лица.
Одна за другой отходили полуроты, и съ каждымъ разомъ все ярче, возбужденнѣй и радостнѣй становились звуки полкового марша. Вотъ отхлынула послѣдняя полурота перваго батальона. Подполковникъ Лехъ двинулся впередъ на костлявой вороной лошади, въ сопровожденіи Олизара. У обоихъ шашки «подвысь» съ кистью руки на уровнѣ лица. Слышна спокойная и, какъ всегда, небрежная команда Стельковскаго. Высоко надъ штыками плавно заходило древко знамени. Капитанъ Слива вышелъ впередъ—сгорбленный, обрюзгшій, оглядывая строй водянистыми выпученными глазами, длиннорукій, похожій на большую, старую, скучную обезьяну.
— П-первая полурота… п-прямо!
Легкимъ и лихимъ шагомъ выходитъ Ромашовъ передъ серединой своей полуроты. Что-то блаженное, красивое и гордое растетъ въ его душѣ. Быстро скользитъ онъ глазами по лицамъ первой шеренги. «Старый рубака обвелъ своихъ ветерановъ соколинымъ взоромъ»,—мелькаетъ
