протянула она знакомымъ Ромашову тоненькимъ, дѣтскимъ голосомъ.—Неужели вы этихъ вещей не понимаете? Нѣтъ, скажите правду—не понимаете?
Онъ растерянно пожалъ плечами. Ему стало какъ будто неловко за свою наивность.
— Извините… но я долженъ сознаться… честное слово…
— Ну, и Богъ съ вами, и не нужно. Какой вы чистый, милый, Ромочка! Ну, такъ вотъ, когда вы вырастете, то вы навѣрно вспомните мои слова: что возможно съ мужемъ, то невозможно съ любимымъ человѣкомъ. Ахъ, да не думайте, пожалуйста, объ этомъ. Это гадко—но что̀ же подѣлаешь.
Они подходили уже къ мѣсту пикника. Изъ-за деревьевъ было видно пламя костра. Корявые стволы, загораживавшіе огонь, казались отлитыми изъ чернаго металла, и на ихъ бокахъ мерцалъ красный измѣнчивый свѣтъ.
— Ну, а если я возьму себя въ руки?—спросилъ Ромашовъ.—Если я достигну того же, чего хочетъ твой мужъ, или еще большаго? Тогда?
Она прижалась крѣпко къ его плечу щекой и отвѣтила порывисто:
— Тогда—да. Да, да, да…
Они уже вышли на поляну. Сталъ виденъ весь костеръ и маленькія черныя фигуры людей вокругъ него.
— Ромочка, теперь послѣднее,—сказала Александра Петровна торопливо, но съ печалью и тревогой въ голосѣ.—Я не хотѣла портить вамъ вечеръ и не говорила. Слушайте, вы не должны у насъ больше бывать.
Онъ остановился изумленный, растерянный.
— Почему же? О, Саша!..
— Идемте, идемте… Я не знаю, кто это дѣлаетъ, но мужа осаждаютъ анонимными письмами. Онъ мнѣ не показывалъ, а только вскользь говорилъ объ этомъ. Пи-
