ужасѣ упалъ навзничь, притворяясь оглушеннымъ. Остальные дружно закричали. Мужчины пошли къ Шурочкѣ чокаться. Ромашовъ нарочно остался послѣднимъ, и она замѣтила это. Обернувшись къ нему, она, молча и страстно улыбаясь, протянула свой стаканъ съ бѣлымъ виномъ. Глаза ея въ этотъ моментъ вдругъ расширились, потемнѣли, а губы выразительно, но беззвучно зашевелились, произнося какое-то слово. Но тотчасъ же она отвернулась и, смѣясь, заговорила съ Тальманомъ. «Что̀ она сказала,—думалъ Ромашовъ:—ахъ, что же она сказала?»—Это волновало и тревожило его. Онъ незамѣтно закрылъ лицо руками и старался воспроизвести губами тѣ же движенія, какія дѣлала Шурочка; онъ хотѣлъ поймать такимъ образомъ эти слова въ своемъ воображеніи, но у него ничего не выходило. «Мой милый»? «Люблю васъ»? «Ромочка»?—Нѣтъ, не то. Одно онъ зналъ хорошо, что сказанное заключалось въ трехъ слогахъ.
Потомъ пили за здоровье Николаева и за успѣхъ его на будущей службѣ въ генеральномъ штабѣ, пили въ такомъ духѣ, точно никогда и никто не сомнѣвался, что ему дѣйствительно удастся наконецъ поступить въ академію. Потомъ, по предложенію Шурочки, выпили довольно вяло за именинника Ромашова; пили за присутствующихъ дамъ и за всѣхъ присутствующихъ, и за всѣхъ вообще дамъ, и за славу знаменъ родного полка, и за непобѣдимую русскую армію…
Тальманъ, уже достаточно пьяный, поднялся и закричалъ сипло, но растроганно:
— Господа, я предлагаю выпить тостъ за здоровье нашего любимаго, нашего обожаемаго Монарха, за котораго каждый изъ насъ готовъ пролить свою кровь до послѣдней капли крови!
Послѣднія слова онъ выдавилъ изъ себя неожиданно
