раньше Ромашовъ не замѣтилъ и котораго никто не хотѣлъ брать съ собою въ фаэтонъ. Ромашовъ окликнулъ его и предложилъ ему мѣсто рядомъ съ собою на передней скамейкѣ. Лещенко поглядѣлъ на подпоручика собачьими, преданными, добрыми глазами и со вздохомъ полѣзъ въ экипажъ.
Наконецъ всѣ разсѣлись. Гдѣ-то впереди Олизаръ, паясничая и вертясь на своемъ старомъ, лѣнивомъ меринѣ, запѣлъ изъ оперетки:
Сядемъ въ почтовую карету скорѣй,
Сядемъ въ почтовую карету поскорѣ-ѣ-ѣ-ѣй.
— Рысью ма-а-аррршъ!—скомандовалъ громовымъ голосомъ Осадчій.
Экипажи тронулись.
Пикникъ вышелъ не столько веселымъ, сколько крикливымъ и безпорядочно суматошливымъ. Пріѣхали за три версты въ Дубечную. Такъ называлась небольшая, десятинъ въ пятнадцать, роща, разбросавшаяся на длинномъ пологомъ скатѣ, подошву котораго огибала узенькая свѣтлая рѣчонка. Роща состояла изъ рѣдкихъ, но прекрасныхъ, могучихъ столѣтнихъ дубовъ. У ихъ подножій густо разросся сплошной кустарникъ, но кое-гдѣ оставались просторныя прелестныя поляны, свѣжія, веселыя, покрытыя нѣжной и яркой первой зеленью. На одной такой полянѣ уже дожидались посланные впередъ денщики съ самоварами и корзинами.
Прямо на землѣ разостлали скатерти и стали разсаживаться. Дамы устанавливали закуски и тарелки, мужчины помогали имъ съ шутливымъ, преувеличенно-любезнымъ видомъ. Олизаръ повязался одной салфеткой, какъ фартукомъ, а другую надѣлъ на голову, въ видѣ
