и крѣпко сжимала ихъ, глядя ему прямо въ глаза. Въ этомъ взглядѣ было опять что-то совершенно незнакомое Ромашову—какая-то ласкающая нѣжность, и пристальность, и безпокойство, а еще дальше, въ загадочной глубинѣ синихъ зрачковъ, таилось что-то странное, недоступное пониманію, говорящее на самомъ скрытомъ, темномъ языкѣ души…
— Пожалуйста, не надо. Не думайте сегодня объ этомъ… Неужели вамъ не довольно того, что я все время стерегла, какъ вы проѣдете. Я вѣдь знаю, какой вы трусишка. Не смѣйте на меня такъ глядѣть!
Она смущенно засмѣялась и покачала головой.
— Ну, довольно… Ромочка, неловкій, опять вы не цѣлуете рукъ! Вотъ такъ. Теперь другую. Такъ. Умница. Идемте. Не забудьте же,—проговорила она торопливымъ, горячимъ шопотомъ:—сегодня нашъ день. Царица Александра и ея рыцарь Георгій. Слышите? Идемте.
— Вотъ, позвольте вамъ… Скромный даръ…
— Что̀ это? Духи? Какія вы глупости дѣлаете! Нѣтъ, нѣтъ, я шучу. Спасибо вамъ, милый Ромочка. Володя!—сказала она громко и непринужденно, входя въ гостиную.—Вотъ намъ и еще одинъ компаньонъ для пикника. И еще вдобавокъ именинникъ.
Въ гостиной было шумно и безпорядочно, какъ всегда бываетъ передъ общимъ отъѣздомъ. Густой табачный дымъ казался небесно-голубымъ въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ его прорѣзывали, стремясь изъ оконъ, наклонные снопы весенняго солнца. Посреди гостиной стояли, оживленно говоря, семь или восемь офицеровъ, и изъ нихъ громче всѣхъ кричалъ своимъ осипшимъ голосомъ, ежесекундно кашляя, высокій Тальманъ. Тутъ были: капитанъ Осадчій, и неразлучные адъютанты Олизаръ съ Бекъ-Агамаловымъ, и поручикъ Андрусевичъ, маленькій бойкій человѣкъ съ острымъ крысинымъ личикомъ, и еще
