подполковникъ славной русской арміи и вдругъ—о свиньяхъ. Теперь у меня вотъ іоркширы. Видали? Хотите, пойдемъ поглядѣть? Тамъ у меня на дворѣ есть еще барсучокъ молоденькій, премилый барсучишка… Пойдемте?
— Простите, Иванъ Антоновичъ,—замялся Ромашовъ.—Я бы съ радостью. Но только, ей-Богу, нѣтъ времени.
Рафальскій ударилъ себя ладонью по лбу.
— Ахъ, батюшки! Извините вы меня, ради Бога. Я-то, старый, разболтался… Ну, ну, ну, идемъ скорѣе.
Они вошли въ маленькую голую комнату, гдѣ буквально ничего не было, кромѣ низкой походной кровати, полотно которой провисло, точно дно лодки, да ночного столика съ табуреткой. Рафальскій отодвинулъ ящикъ столика и досталъ деньги.
— Очень радъ служить вамъ, подпоручикъ, очень радъ. Ну, вотъ… какія еще тамъ благодарности!.. Пустое… Я радъ… Заходите, когда есть время. Потолкуемъ.
Выйдя на улицу, Ромашовъ тотчасъ же наткнулся на Вѣткина. Усы у Павла Павловича были лихо растрепаны, а фуражка съ приплюснутыми на бокахъ, для франтовства, полями ухарски сидѣла набекрень.
— А-а! Принцъ Гамлетъ!—крикнулъ радостно Вѣткинъ.—Откуда и куда? Фу, чортъ, вы сіяете, точно именинникъ.
— Я и есть именинникъ,—улыбнулся Ромашовъ.
— Да? А вѣдь и вѣрно: Георгій и Александра. Божественно. Позвольте заключить въ пылкія объятія!
Они тутъ же, на улицѣ, крѣпко расцѣловались.
— Можетъ-быть, по этому случаю зайдемъ въ собраніе? Вонзимъ точію по единой, какъ говоритъ нашъ великосвѣтскій другъ Арчаковскій?—предложилъ Вѣткинъ.
