умѣніемъ обставлять опыты, съ ихъ научными средствами. О, какія бы поразительныя вещи мы услышали объ умственныхъ способностяхъ собаки, о ея характерѣ, о знаніи чиселъ, да мало ли о чемъ! Цѣлый міръ, огромный, интересный міръ. Ну, вотъ, какъ хотите, а я убѣжденъ, напримѣръ, что у собакъ есть свой языкъ и нѣкоторымъ образомъ весьма обширный языкъ.
— Такъ отчего же они этимъ до сихъ поръ не занялись, Иванъ Антоновичъ?—спросилъ Ромашовъ.—Это же такъ просто!
Рафальскій язвительно засмѣялся.
— Именно оттого,—хе-хе-хе,—что просто. Именно оттого. Веревка—вервіе простое. Для него, во-первыхъ, собака—что̀ такое? Позвоночное, млекопитающее, хищное, изъ породы собаковыхъ и такъ далѣе. Все это вѣрно. Нѣтъ, но ты подойди къ собакѣ какъ къ человѣку, какъ къ ребенку, какъ къ мыслящему существу. Право, они со своей научной гордостью недалеки отъ мужика, полагающаго, что у собаки, нѣкоторымъ образомъ, вмѣсто души паръ.
Онъ замолчалъ и принялся, сердито сопя и кряхтя, возиться надъ гуттаперчевой трубкой, которую онъ прилаживалъ ко дну акваріума. Ромашовъ собрался съ духомъ.
— Иванъ Антоновичъ, у меня къ вамъ большая, большая просьба…
— Денегъ?
— Право, совѣстно васъ безпокоить. Да мнѣ немного, рублей съ десятокъ. Скоро отдать не обѣщаюсь, но…
Иванъ Антоновичъ вынулъ руки изъ воды и сталъ вытирать ихъ полотенцемъ.
— Десять могу. Больше не могу, а десять съ превеликимъ удовольствіемъ. Вамъ, небось, на глупости? Ну, ну, ну, я шучу. Пойдемте.
