— Ахъ, чортъ! Вотъ это ударъ!—воскликнулъ восхищенный Лбовъ.—Бекъ, голубчикъ, пожалуйста, еще разъ.
— А ну-ка, Бекъ, еще,—попросилъ Вѣткинъ.
Но Бекъ-Агамаловъ, точно боясь испортить произведенный эффектъ, улыбаясь, вкладывалъ шашку въ ножны. Онъ тяжело дышалъ, и весь онъ въ эту минуту, съ широко раскрытыми злобными глазами, съ горбатымъ носомъ и съ оскаленными зубами, былъ похожъ на какую-то хищную, злую и гордую птицу.
— Это что̀? Это развѣ рубка?—говорилъ онъ съ напускнымъ пренебреженіемъ.—Моему отцу, на Кавказѣ, было шестьдесятъ лѣтъ, а онъ лошади перерубалъ шею. Пополамъ! Надо, дѣти мои, постоянно упражняться. У насъ вотъ какъ дѣлаютъ: поставятъ ивовый прутъ въ тиски и рубятъ, или воду пустятъ сверху тоненькой струйкой и рубятъ. Если нѣтъ брызговъ, значитъ, ударъ былъ вѣрный. Ну, Лбовъ, теперь ты.
Къ Вѣткину подбѣжалъ съ испуганнымъ видомъ унтеръ-офицеръ Бобылевъ.
— Ваше благородіе… Командиръ полка ѣдутъ!
— Сми-ирррна!—закричалъ протяжно, строго и возбужденно капитанъ Слива съ другого конца площади.
Офицеры торопливо разошлись по своимъ взводамъ.
Большая неуклюжая коляска медленно съѣхала съ шоссе на плацъ и остановилась. Изъ нея съ одной стороны тяжело вылѣзъ, наклонивъ весь кузовъ набокъ, полковой командиръ а съ другой легко соскочилъ на землю полковой адъютантъ, штабсъ-капитанъ Федоровскій—высокій, щеголеватый офицеръ.
— Здорово, шестая!—послышался густой, спокойный голосъ полковника.
Солдаты громко и нестройно закричали съ разныхъ угловъ плаца:
