кая надпись: «Безъ звонка не входить. Собаки!!». Ромашовъ позвонилъ. Изъ калитки вышелъ вихрастый, лѣнивый, заспанный денщикъ.
— Полковникъ дома?
— Пожалуйте, ваше благородіе.
— Да ты поди, доложи сначала.
— Ничего, пожалуйте такъ.—Денщикъ сонно почесалъ ляжку.—Они этого не любятъ, чтобы, напримѣръ, докладать.
Ромашовъ пошелъ вдоль кирпичатой дорожки къ дому. Изъ-за угла выскочили два огромныхъ молодыхъ корноухихъ дога мышастаго цвѣта. Одинъ изъ нихъ громко, но добродушно залаялъ. Ромашовъ пощелкалъ ему пальцами, и догъ принялся оживленно метаться передними ногами то вправо, то влѣво и еще громче лаять. Товарищъ же его шелъ по пятамъ за подпоручикомъ и, вытянувъ морду, съ любопытствомъ принюхивался къ поламъ его шинели. Въ глубинѣ двора, на зеленой молодой травѣ, стоялъ маленькій осликъ. Онъ мирно дремалъ подъ весеннимъ солнцемъ, жмурясь и двигая ушами отъ удовольствія. Здѣсь же бродили куры и разноцвѣтные пѣтухи, утки и китайскіе гуси съ наростами на носахъ; раздирательно кричали цесарки, а великолѣпный индюкъ, распустивъ хвостъ и чертя крыльями землю, надменно и сладострастно кружился вокругъ тонкошеихъ индюшекъ. У корыта лежала бокомъ на землѣ громадная розовая іоркширская свинья.
Полковникъ Бремъ, одѣтый въ кожаную шведскую куртку, стоялъ у окна, спиною къ двери, и не замѣтилъ, какъ вошелъ Ромашовъ. Онъ возился около стекляннаго акваріума, запустивъ въ него руку по локоть. Ромашовъ долженъ былъ два раза громко прокашляться, прежде чѣмъ Бремъ повернулъ назадъ свое худое, бородатое, длинное лицо въ старинныхъ черепаховыхъ очкахъ.
