Безпутные прапорщики, въ родѣ Лбова, идя къ нему просить взаймы два цѣлковыхъ, такъ и говорили: «Иду смотрѣть звѣринецъ». Это былъ подходъ къ сердцу и къ карману стараго холостяка. «Иванъ Антонычъ, нѣтъ ли новенькихъ звѣрьковъ? Покажите, пожалуйста. Такъ вы все это интересно разсказываете…»
Ромашовъ также нерѣдко бывалъ у него, но пока безъ корыстныхъ цѣлей: онъ и въ самомъ дѣлѣ любилъ животныхъ какой-то особенной, нѣжной и чувственной любовью. Въ Москвѣ, будучи кадетомъ и потомъ юнкеромъ, онъ гораздо охотнѣе ходилъ въ циркъ, чѣмъ въ театръ, а еще охотнѣе въ зоологическій садъ и во всѣ звѣринцы. Мечтой его дѣтства было—имѣть сенъ-бернара; теперь же онъ мечталъ тайно о должности батальоннаго адъютанта, чтобы пріобрѣсти лошадь. Но обѣимъ мечтамъ не суждено было осуществиться: въ дѣтствѣ—изъ-за той бѣдности, въ которой жила его семья, а адъютантомъ его врядъ ли могли бы назначить, такъ какъ онъ не обладалъ «представительной фигурой».
Онъ вышелъ изъ дому. Теплый весенній воздухъ съ нѣжной лаской гладилъ его щеки. Земля, недавно обсохшая послѣ дождя, подавалась подъ ногами съ пріятной упругостью. Изъ-за заборовъ густо и низко свѣшивались на улицу бѣлыя шапки черемухи и лиловыя—сирени. Что-то вдругъ съ необыкновенной силой расширилось въ груди Ромашова, какъ будто бы онъ собирался летѣть. Оглянувшись кругомъ и видя, что на улицѣ никого нѣтъ, онъ вынулъ изъ кармана Шурочкино письмо, перечиталъ его и крѣпко прижался губами къ ея подписи.
— Милое небо! Милыя деревья!—прошепталъ онъ съ влажными глазами.
Полковникъ Бремъ жилъ въ глубинѣ двора, обнесеннаго высокой зеленой рѣшеткой. На калиткѣ была крат-
